Михаил Чернолусский - Фаэтон

— И туристы могут все смотреть?

— Конечно.

— Вы, как все, любите… э-э-э… твердую валюту, — пошутил Утяев.

— Да, фаэтовскую валюту.

— А зачем вам нужна валюта?

— О, мадам! — воскликнул Икс. — Вы, пожалуйста, не намекайте. Вы незнакомы, вероятно, с международной обстановкой.

— А что такое? — насторожился Утяев.

— Что такое? — переспросил Икс. — Скажите, вы давно из Желтого Дьявола?

— Совсем недавно, мы… заблудились.

— Я понял. Между тем обстановка накаляется с каждым днем.

Автобус неожиданно остановился. Лампочка, которая тускло освещала салон, погасла.

— Ну вот мы и приехали.

Икс хотел поднести Утяеву рюкзак, как раз тот, в котором были деньги.

— Что вы, пустяки! — быстро на этот раз проговорил Утяев и не отдал рюкзак.

«Вас ждет ваша судьба». Эти слова старичка не выходили из головы Утяева.

Он стоял у окна и смотрел на мерцающие огоньки Дынхея.

Дети заснули. Людмила Петровна тоже легла не раздеваясь и затихла. Но Утяев знал, что не спит эта измученная последними событиями женщина — сдали наконец нервы. Он погасил в комнате свет и вот стоит у окна. У самого настроение — в пору зареветь. Когда кончатся их мытарства? За какие грехи ответствуют? Что за народ живет в этом огромном инпространстве? В Желтом Дьяволе люди давятся за проклятые пуговицы, меняют честь и совесть на деньги с такой охотой и легкостью, будто излечиваются от позорной болезни, а разбогатев, соревнуются в подлости и ожесточении. Никто там не может жить спокойно. А как же тут? В Аграгосе? Даже волшебник Крот, это подземное существо, отслужив молитву своему богу, совершил предательство — бросил людей у ворот этого ада. Что за город Аграгос?

Дынхей в ночи мерцал тусклыми огоньками. Нет, на болоте не два-три десятка домиков, а две-три тысячи, как самое малое, нищенских хибарок, где ютятся обездоленные люди. Когда, сойдя с автобуса, они пошли по неровному деревянному настилу в сторону гостиницы, Утяев за изгородью увидел трех по пояс раздетых дынхейцев, они непонятно для каких целей из ямы выбрасывали плоскими лопатами полужидкий грунт. Стриженные под машинку, худые, в белых, измазанных грязью штанах, босоногие, рабочие походили на заключенных. Маратик, спрыгнув с настила, подбежал к изгороди, чтоб заглянуть, наверно, в яму, споткнулся, но, ухватившись за штакетник, устоял. Людмила Петровна оторвала Маратика от забора, вернула на тротуар. Рабочие, перестав копать, молча следили за этой сценой. Их худые серые лица с ввалившимися глазами были совершенно безучастны, словно эти люди следили за отбившимся от стада ягненком.

Как в Дынхее можно жить? Мостики, полусгнивший деревянный настил, где поглубже — лодки, скованное болотом существование. А чем люди дышат? Утяеву пришлось захлопнуть форточку — таким смрадом тянуло снаружи.

И он со страхом думал: может, и Ефремушка теперь где-то здесь, среди болотных людей, в каком-нибудь бараке для заключенных? Этот трагический вариант был вполне реален, ибо, поразмыслив, Утяев пришел к заключению, что его друг, бесспорно, оказал сопротивление солдатам, вышедшим навстречу с ружьями наперевес, и тут-то его схватили и увели. Единственное, что ставило под сомнение этот вариант, — было поведение Икса. Почему переводчика так смутила профессия Ефрема? Сколько ни ломал Утяев голову, ответа не находилось.

— Как говорится… э-э-э… — беспомощно прошептал Утяев. Болела голова, ныли ноги. Он решил лечь, может, заснет.

Ефрем в самом деле оказал сопротивление. Увидев солдат с ружьями наперевес, он спрыгнул в кювет, залег. Стрелять было глупо, но на всякий случай он вынул пистолет из кармана. Солдаты прошагали мимо. И он хотел уже было подняться, как неожиданно несколько человек набросились на него сзади. Разбросав хилых солдатиков, он поднялся и выстрелил в воздух, но тут еще набежали синие солдаты и в конце концов отобрали у него оружие, скрутили, связали и повели, подталкивая в спину прикладами.

Его заперли в темном, без окон, сарае. Сидел связанный долго, ждал. Наконец пришли военные. Начался допрос. Переводчик — огромный детина с красной мордой — разговаривал грубо. Ефрем почему-то решил, что перед ним фашист. Не выдержав, огрызнулся:

— Сбавь малость тону, дубина!

Тот ударил в лицо кулаком. Ефрем ответил ногой в живот.

— Ах ты шкура фашистская! Я фронтовик, хлеборобна ты расист, мерзавец, захватчик!

Переводчика оттащили, заставили перевести слова. Ефрема. И тут произошло неожиданное. Ефрема быстро развязали, вывели из сарая, разрешили умыться, попить, закурить. Потом посадили в машину и куда-то повезли — далеко за город, за болото.

Так он снова стал хлеборобом, ибо привезли его в поселок, где жили сельскохозяйственные рабочие.

На другой день утром он уже был в поле, копал картошку, которая, казалось, растет не только на всех материках, но даже на почве инопространства, ибо чем бы без нее человеку питаться?

Икс сдержал слово. Утром, позавтракав в довольно грязном буфете, Утяева, Людмилу Петровну и детей посадили в автобус и повезли в новый город Гонхей.

Дорога все время шла в гору, и уже одно то, что они выбирались из болот, было приятно. Проехали небольшой участок леса, и снова потянулись заборы, но теперь более крепкие и высокие. Однако, привстав, Утяев увидел на фоне голубого неба черные жерла пушек. Вновь опустившись на сиденье, он встретился со взглядом Икса. Тот понимающе улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет, вы ошибаетесь, — сказал Икс.

Но после вчерашней истории с рюкзаком Утяев теперь не очень-то верил переводчику…

Новая высотная белая гостиница была вовсе не хуже любой новой гостиницы в любой столице мира.

Только окружали ее большей частью корпуса недостроенных домов, а несколько уже функционирующих зданий было явно нежилого типа. Утяев понял, что разрекламированный красавец Гонхей существует пока лишь на чертежах в архитектурных мастерских.

Оформив гостевые карточки и заплатив в кассу авансом пятьдесят пять пуговиц, они поднялись с рюкзаками в свой люкс. Икс предложил устраиваться и пообещал через час вернуться со справкой о местонахождении Ефрема Ивановича. Утяев дал на расходы переводчику еще пять пуговиц.

Закрыв за Иксом дверь, Утяев вернулся в комнату и сказал Людмиле Петровне:

— Чует мое сердце, этот тип уже знает, где Ефрем Иванович, и тянет, чтоб побольше выманить денег.

— О горе наше! Не жалейте вы их!

— Не так уж велик наш мешок… Ругаю себя, что разрешил Ефремушке транжирить деньги в Желтом Дьяволе.