Борис Гайдук - Третья Мировая Игра

— Как интересно! Расскажешь?

— Конечно. Но уж интереснее твоего рассказа ничего нет.

— Только смотри, это большая тайна. Опасная притом.

— Я все понимаю. Лестница вон там, внизу.

Вытаскиваю из-под лавки лестницу. Как будто спрятана она там, под пустыми мешками. Приставляю к чердачному проему. Лезем вверх, Маша первая, я следом. На чердаке пусто. Ни сена, ни соломы, ни старого хлама. В недоумении оглядываюсь. Маша с трудом отгибает от кровли уголок рубероида.

— Смотри, какая здесь крыша.

Подхожу ближе. Выглядывает белый металл. Ну и что, сейчас многие дома железом покрыты. Это раньше только соломенные крыши были. А в Германиии все дома под черепицей. Красиво. Непонятно только, зачем железо этой дрянью с двух сторон обшили. От этого сырость может завестись, ржавчина пойдет.

Маша сильнее дергает рубероид. Еще сильнее обнажается сверкающая металлическая изнанка. А ведь это никакое не железо. И даже не кровельная медь. Тщательно укрыт белый металл изнутри и, припоминаю, снаружи тоже. Черная толевая крыша у Марусиного дома. А внутри кровли вон какая красота.

— Что это, Маша?

— Ага! Григорий, отец бабушки Маруси, напал в лесу на большую воронку, а там непонятный, сильно измятый аппарат. Или прибор, не знаю. С диковинными крыльями, кабинкой, щупальцами. Он с ним месяц возился, но перевез домой, выправил и покрыл этим странным железом крышу. Чтобы не текла. Жили тогда бедно, Григорий лесником работал. Лесом и кормились, жалованье было маленькое.

— Погоди, ты хочешь сказать, что весь дом покрыт этим белым листом?

— Верно.

— И что эта кровля не пропускает… не пропускает…

— Не знаю, Миша. Но как только ты про свои пластины рассказал, у меня как будто бомба в голове разорвалась. И ведь Григорий сразу эту крышу в несколько слоев обшил, а все, что от прибора осталось, в лесу зарыл и место никому не указал. Тоже, наверное, кое-что знал, но, в отличие от твоего папы, делиться не захотел.

— А потом что было?

— Потом он умер, а единственная его дочь, бабушка Маруся, прожила здесь всю свою жизнь. Уехать не захотела, даже когда возможность такая появилась. Как заведенная, ела много грибов. Меня, помню, тоже этими грибами пичкала. Говорила, что грибы разум людям сохраняют. Теперь не знаю, что об этом и думать. Родила двух детей. Мальчик вырос, уехал в Нижний. Ходит за Волгу, чаще всего самовольно. Записывает сказки волжских и уральских народов, собирает всякие бусинки, колечки. Я с ним два раза была. Сестра его, мама моя, поселилась в Москве. Зачахла она там, заболела, но возвращаться не хочет. А я вот приехала.

Вот, значит, как. Не все люди одинаковой жизнью живут. Не все в игре единственную радость жизни видят. Все-все теперь у Маши выспрошу. Потом с дядей ее обязательно увижусь, про дикие заволжские народы разузнаю, которые без игры живут. Старая Маруся, значит, никакой сумасшедшей и не была. А была, наоборот, поумнее многих других. Сидела особняком в своем доме на холме, все знала, все видела. И ни с кем не общалась, слыла сумасшедшей. А сам я не того ли только вчера хотел? Спрятаться, убежать. А теперь, когда такое счастье мне открылось, и вовсе за порог никуда бы не вышел. И бежать никуда не надо. Вот оно, убежище, над головой.

Маша приладила рубероид обратно.

— За шестьдесят лет ни ржавчины, ни окиси. Представляешь?

— Чудеса. Что же это за аппарат такой был? Как он в наш лес попал?

— Не знаю.

— И Маруся, бабушка твоя, сумасшедшей, выходит, не была…

— Нет, что ты! Она была мудрая, как змея. Из всех деревенских только твоего отца и жаловала. Интеллигентным человеком его называла.

— Это что значит?

— Понимающим, кажется.

Как все совпало! Вот, значит, отчего мне так хорошо в этом доме. Спокойно, радостно. Будто бы все устройство мира передо мной как на ладони, и я сама со всем миром едина. С каждой травинкой, с каждой маленькой птичкой…

Вот тебе и защитная пластина. Одна на весь дом. А если кто-нибудь узнает?

— Пойдем вниз?

— Пойдем.

Остаться бы навек под этой блестящей серебряной крышей, пахать землю, солить грибы. Родить много детей, растить их в укрытом чудесным металлом доме. По вечерам читать книги, только не всякую чушь про великих игроков, а настоящие книги. У отца, я думаю, были такие книги. И у других людей есть, я уверен. Забыть про Университет, про Князеву службу — про все на свете.

Забыть? А как же отцово напутствие? Его многолетняя миссия? Неужели на мне она и закончится? Ему бы от этого обидно было. И товарищи его, те, что в живых остались, тоже наверняка обо мне знают и разыщут. А я им что — от ворот поворот? Нет, не усижу я здесь. Даже с Машей не усижу. Хочу повидать мир, учиться, разных людей встречать. Она сама, видишь, какая. В экспедициях за Волгой была. И я тоже хочу.

На дворе тихий августовский вечер. От леса тянется первый осенний туман. Пора идти домой.

В деревне только и разговоров, что про неудачную атаку. Многие вернулись из Калуги, другие еще на один день остались. Третьи, рассказов наслушавшись, тоже собрались и поехали.

Немало народу Петра Леонидовича осуждают. Считают, что, если для атаки условий не сложилось, надо было с мячом обратно отходить, новое наступление готовить. Обозреватели тоже о том говорят. Некоторые главного тренера оправдывают, считают, что немцы все равно бы нас с мячом не отпустили, так хоть счастья у чужих ворот попытали. Отряд Карпина бился отчаянно, снова команда немалые потери понесла. Но уж слишком неравной схватка получилась. Один-единственный удар нанесли, да и то всего триста с лишним человек вместо разрешенных пятисот во вратарскую площадку вошли. Почти до середины штрафной продвинулись. Где в это время остальные отряды были? По тактической науке положено, если для одного решающего удара сил нет, несколько приступов делать. Сначала одни во вратарскую площадь заходят, вратарей изматывают, потом мяч выкатывают, его сразу же другие подхватывают и атаку возобновляют. Если правильное добивание устроить, то на третий-четвертый раз даже самые сильные вратари мяч не удержат. При условии, конечно, что все это время вражеских защитников удерживать и к мячу не подпускать. Были ведь для этого у нас силы, не всей командой немцы у своих ворот заперлись. К тому же игровым мышлением наши лучшие тренеры не обделены. И Петр Леонидович, и Дмитрий Всеволодович могли такое наступление на ворота организовать. Про игроков и говорить нечего — костьми бы полегли, но тренерское задание выполнили. Вся прислуга и обозреватели, которые при команде давно состоят, в один голос говорили, что такого воодушевления в игроках никогда не было. А вышло иначе — не задружили тренеры, и вся народная решимость насмарку пошла. Петька не захотел старинных обычаев блюсти, князьям кланяться и советы с ними по нескольку дней держать; а те, в свою очередь, низкого происхождения и заграничных замашек ему простить не смогли. Вот и профукали игру. Немцы теперь у своих ворот мяч не отдадут. К тому же у них целый фланг свободен, хорошо еще, что сил на нем мало, и быстрой контратакой не смогут они нам ответить.