Дорис Лессинг - Воспоминания выжившей

Поэтому в такой атмосфере, в такое время появление в доме незнакомого мужчины с неизвестным ребенком, оставленным мне на попечение, выглядит не таким уж и экстраординарным.

Когда Эмили вышла в гостиную, она уже сменила платье и умылась, так что следов слез на лице не было заметно.

— Комнатка, конечно, для нас с Хуго маловата, но это ничего, — изрекла она, аккуратно усаживаясь на старый диван напротив камина.

При ней оказалась собака… нет, пожалуй, кот… или?.. В общем, какое-то животное. Размером с бульдога, и форма тела, скорее, собачья, но морда, как у кошки. Цвета желтого. Шкура грубая, кошачьи глаза и усы. Длинный хвост, как кнут. Безобразная бестия. Хуго. Зверь вспрыгнул на диван и прильнул к Эмили, которая его обняла и уставилась на меня, прижавшись щекой к кошачьей морде животного. Два взгляда: зеленых глаз Хуго и выжидающих, вызывающих карих — Эмили.

Девочка далеко не кроха, лет двенадцати. Скоро уже и девушкой назвать можно будет. Довольно симпатичная, хоть и не красавица. Неплохо сложена, изящные ступни и ладони. Здоровая, загорелая. Волосы темные, прямые, разделены на косой пробор и удерживаются заколкой.

Разговор получился принужденным, натянутым. Обе мы как будто ждали, что сейчас вдруг где-то что-то щелкнет и потечет плавный диалог понимающих друг друга собеседников. Когда Эмили замолкала, я видела в ней, в ее задумчивом взгляде, в сжатых, готовых к улыбке губах что-то привлекательное. Но стоило ей открыть рот, как очарование исчезало. В ней оживала какая-то мадам-эксгибиционистка в миниатюре. Возможно, следы чьего-то влияния.

— Мы с Хуго страх как проголодались, — щебетала она. — Бедняжка Хуго, он ведь сегодня еще не ел. И я тоже, говоря по правде.

Я извинилась и отправилась по магазинам. Обнаружить корма для кошек и собак оказалось проблемой, однако я все же отыскала лавку с пищей для домашних питомцев. Продавщица, сама любительница животных, рассыпалась в похвалах: в такое время — и такое мужество, держать дома четвероногого друга… Заинтересовались мною и покупатели, один даже спросил, где я живу. Мне удалось уйти от ответа, и домой я отправилась не напрямую. Собственно, я намеревалась посетить еще ряд магазинов, в том числе и таких, в которые обычно не заглядываю, дорогих и изысканных. Купила сласти, которые, как я считала, могли понравиться ребенку. Разумеется, пополнила и домашние припасы: приобрела сухофрукты, крупы… Вернувшись домой, я застала Эмили спящей на диване в обнимку с Хуго. На полу рядом стоял ее открытый чемоданчик с несколькими аккуратно сложенными платьями, свитером и джинсами. Я не удивилась бы, обнаружив там плюшевого мишку, но вместо мишки увидела Библию, книжку с картинками про животных и несколько фантастических романов в мягких обложках.

Приготовив еду, я принялась их будить — непростое занятие. Оба спали крепко, «увлеченно», как будто наверстывая упущенное после долгого недосыпания. Наевшись, они снова заснули, хотя еще даже не стемнело.

Так у меня появилась Эмили.

Первые дни она все спала и спала. Это, а также ее бросающееся в глаза послушание, заставляло думать, что девочка младше, чем кажется. Я спокойно сидела в гостиной, ждала. Конечно, перестирала и отгладила ее вещи, но по большей части просто сидела, глядела на стену и ждала. Невольно думала, что эта девочка, да еще и с каким-то невразумительным животным — явная помеха, дополнительная нагрузка. Появившаяся к тому же как раз когда стена начала открываться. Эти мысли вызывали во мне чувство вины. Ко мне вернулись забытые ощущения. Хотелось пройти сквозь стену и больше не возвращаться. Однако разве можно быть такой безответственной. Я не могла позволить себе пренебречь обязанностями.

Через день-два после появления Эмили я прогуливалась за стеной, открывая двери, сворачивая за углы, обнаруживая новые комнаты и закоулки. Пусто. То есть я никого не могла заметить, как ни старалась, как ни вертела головой, но ощущение еще чьего-то присутствия не покидало меня. Пусто, но обставлено! Полно мебели: диваны, стулья, кресла — все знакомое, все довольно странное, не в моем вкусе, но родное, принадлежавшее мне или хорошо известным мне людям.

В гостиной бледно-розовые занавеси, серый ковер с нежным розовым и зеленым цветочно-растительным узором, маленькие столики, шкафчики. Диван и кресла обиты чем-то однотонным, на них подушки-думки. Какая-то слишком надутая и самонадеянная комната, явно не моя. Но все в ней мое, я узнаю, я знаю эту комнату, и это приводит меня в отчаяние. Все здесь требует починки, ремонта, чистки. Обивка протерлась, ее следует заменить. Диван засален, занавеси побиты молью. Протерт и продран ковер. И так в каждом помещении. Работы невпроворот, вещи и впечатления как будто ускользают сквозь пальцы. «Все вон, все выкинуть! — сказала я себе. — Сжечь! Лучше пустота, чем эта нежная, какая-то трогательная обшарпанность». Комнаты, комнаты, комнаты… нет им конца, нет конца предстоящей работе. Ищу пустую комнату с маляром в комбинезоне и стремянкой. Если найду — наткнусь наконец на начало преобразований. Но нет больше пустых комнат, все заставлены, загромождены, забиты до отказа, все требуют внимания.

Не следует полагать, что все мое внимание и энергия были сосредоточены исключительно на застенном пространстве. Иной раз я не вспоминала о нем целыми днями, однако сознание этого соседства накатывало на меня все чаще и чаще. Когда я заходила за стену, все другое как будто переставало существовать, ускользали даже новые и весьма серьезные заботы моей жизни — Эмили и ее животное. В ретроспективе кажется, что два мира существовали параллельно, независимо, но взаимосвязано. Но одна жизнь исключала другую, я никогда не ожидала, что можно будет их состыковать, согласовать. Особенно после появления Эмили и всех тех новых проблем, которые она с собой принесла.

Больше всего меня беспокоила ее не знающая границ предупредительность и послушность. Когда я по утрам просыпалась, Эмили уже давно не спала. Одетая в одно из своих аккуратных платьиц, расчесанная, с вычищенными зубами, девочка вместе с Хуго поджидала меня на диване и сразу начинала щебетать, взахлеб рассказывая, как чудесно она выспалась, что ей снилось или думалось, — и все это как-то торопливо, как будто предвосхищая мои вопросы или опасаясь услышать с моей стороны осуждающие реплики. Потом Эмили переходила к теме завтрака, как она рвется его приготовить. В сопровождении Хуго мы перемещались в кухню, где девочка принималась хлопотать, а мы с животным садились и наблюдали за ней. У нее и вправду все отлично получалось, и вскоре мы уже завтракали. Хуго сидел рядом с Эмили, внимательно следил за нашими лицами, за нашими движениями. Когда ему что-то предлагали, брал аккуратно, по-кошачьи. После завтрака Эмили всегда вызывалась вымыть посуду. «Мне нравится, правда! Никто не верит, а мне нравится». Она мыла посуду, убирала кухню. Комната ее уже была убрана, кроме кровати, вечно представлявшей собой как будто застывший водоворот из одеял и подушек. Я ее этим гнездом беспорядка ни разу не попрекнула, ибо лишь радовалась, что у Эмили осталось прибежище от наложенной на себя ужасной повинности быть постоянно бодрой, образцовой. Иногда посреди бела дня девочка вдруг, как будто не в силах более играть навязанную себе роль, уходила в свою спаленку, закрывала дверь и, я это знаю, зарывалась в одеяла, заползала в свое гнездо беспорядка, отдыхала — от чего? В большой комнате Эмили обычно сидела на диване, поджав под себя ноги, в позе, дышавшей покорностью и ожиданием приказаний. Она много читала. Выбор книг для чтения меня поражал: развитой вкус взрослого. Если хорошенько подумать, сопоставив то, что она читала, с ее детской манерой поведения, можно было прийти к выводу, что Эмили просто издевалась надо мной. Иногда она сидела в обнимку со своим желтым зверем, он вылизывал хозяйке ладонь, опускал морду на ее руку и громко, на всю квартиру мурлыкал.