Зверь 44 - Евгений Всеволодович Рудашевский

– Что же ты за человек, Сивый? – вздохнув, я сел на вещмешок. – Почему раньше не сказал?

– Ты бы не понял.

– Да я и сейчас не понимаю…

– Вот и я о том.

Сивый открыл портсигар, достал третью самокрутку. И мне протянул. Покурили вместе, помолчали. Послушали тишину вокруг. Не верилось, что фронт близко, и жёлтые на танках давят синих, и зенитки работают по авиации, и ханурики так сыплются в овраги и окопы, что нам месяц их собирать, а жечь и того дольше.

– А подранок? – спросил я, – Ну тот, которого ты предлагал добить. Зачем?

– Чтобы не возиться с ним. Пришлось бы поднимать его на палубу, вызывать крестов. Он бы всё равно откинулся, а я не хотел, чтобы наши смотрели, как умирает человек.

– Серьёзно? Да мы круглый год обкладываемся хануриками, выскребаем их по кускам, а тут…

– А тут другое. Саму смерть мы видим редко. Иначе сошли бы сума.

– Ну ты загнул! Точно, что мозги спеклись.

– В общем, с подранком нам бы прилетело. Сам прикинь. В батальоне вздрючили бы Сухого, потому что зазря дёрнул крестов, а он бы вздрючил нас с тобой. Тебя в первую очередь.

– Да… Сухой мог. Скажи, гад был! Его жетон ты бы не взял.

– Я имена не отбираю. Ни по любви, ни по заслугам. Этим у нас штабы занимаются, а для меня все равны. И плохие, и хорошие. И те, кого убивали, и те, кто убивал.

– Вы что, и гражданских в список заносите?

– У нас свои люди в гэпэкашных.

– Ого! И не подумаешь… Те ещё гниды.

– Я же не говорю, что мы святые. Среди нас есть и гниды. Может, таких даже большинство. Но это не имеет значения.

– Но с подранком ты неправильно… Нельзя так. Имена именами, тут я уже не спорю, а живой имеет право жить, пока сам не подохнет. Добивать кого-то, чтобы не заморачиваться с крестами и не прогибаться под командира, – дело последнее.

– И я не буду спорить. Ты, наверное, прав. Но ты не понимаешь, насколько запутался. Это у тебя мозги спеклись и мысли идут кривые, узлами, а у меня мысли прямые и прозрачные. Но ты хоть и запутался, а человек хороший. Получше меня. Только вот такие, как ты, понадобятся потом, когда всё закончится, а сейчас нужны такие, как я.

Я растерянно пожал плечами и спросил о застолье в пригородной пятиэтажке:

– Почему не приволок консервы в хозблок?

– Чтобы отдельно накормить мелких.

– А я при чём?

– Думаешь, я не понял про аварийку? Не заметил, как ты ходишь по пятам?

– И?

– Хотел показать, что ничего плохого не вытворяю. Надеялся, отлипнешь.

– Не отлип. А теперь выследил тебя и поймал.

– Ну да, – кивнул Сивый. – Но я хотя бы попробовал.

– Там еды хватило бы на всю команду.

– Нет. Кирпич с Сифоном сожрали бы половину.

– Есть такое, – усмехнулся я.

– Пообедали бы хорошо, но не более. А так мелкие наелись до отвала. Я ведь отчасти из-за них ухожу. Не могу смотреть… Они же дохлые все. Вот сколько Кроту?

– Девять. Почти десять.

– Почти десять. У него ещё зубы молочные, а он пашет в топливном отделении…

Мелким на «Звере» в самом деле жилось плохо, даже если они об этом не догадывались. Фаре десять. Черпаку одиннадцать. Черепу и Шпале по двенадцать. Сычу тринадцать, а толку? Дрищ как дрищ. На вид больше одиннадцати не дашь, только руки и ноги длинные, иначе за мехвода и не сошёл бы, просто недотягивался бы до рычагов управления.

Фара во сне звал мать, которую толком и не помнил. Череп собирал танчики с мотором, чтобы подразнить младшего брата. Говорил: брат усрётся от зависти, потому что у них в селе таких отроду не водилось. Брехня, конечно, но Сивый прав: пусть каждый развлекается как хочет. Лишь бы алкашку не глушили. Калибр, если не завяжет, и до пятнадцати не доживёт.

Малой у нас в команде самый старый. Он раньше всех нас появился на «Звере» и тогда действительно был Малым – работал на месте Крота, лазал по щелям, куда другие не протискивались. Ему теперь шестнадцать. Ещё годик – и заберут стрелять, а нам взамен выдадут нового шибздика. Смена поколений, так сказать.

– А ты, Бивень, видел, как сгорают дети? – неожиданно спросил Сивый.

– Нет, – признался я.

На «Зверь» дети попадали редко.

– Ая видел.

– В городе?

– Да. Как-то ходил к печам гэпэкашных. У них мёртвых детей много. Кому по два, кому по три, а есть младенцы. Так вот их только положишь, а они уже сгорели. Поэтому сразу штук по десять кидают. Всё равно быстро получается. Пепла почти не остаётся. И косточки маленькие, тоненькие. Их даже в дробилку не кладут, пальцами перетирают.

Не знаю, зачем Сивый рассказал о детях. Ну сгорают, и ладно.

Я встал размять ноги. И Сивый встал. Шагнул ко мне. Я подумал: сейчас бросится и пырнёт зэковской заточкой. Не бросился, не пырнул. Осторожно приблизился к вещмешку, склонился над ним и при свете полумесяца начал собирать разбросанные жетоны. Опускался на колени, ползал. Шарил в траве. Не успокоился, пока все не нашёл. Попытался поднять мешок, а хвост от лямки оказался у меня под ботинком. Я ногу не отвёл. Наоборот, сильнее вдавил её в землю. Не знаю зачем. Но как бы я ни давил, Сивый вытянул лямку. Завязал горловину вещмешка, накинул его на плечи. Развернулся и побрёл к перелеску. Глядя ему в спину, я тихонько сказал:

– Дурак ты, Сивый. Все давно живут как можется, а не как хочется. И никакие имена тут ничего не изменят.

Когда Сивый затерялся в темноте за деревьями, я пошёл обратно к «Зверю». На ходу обдумывал услышанное, подбирал другие вопросы, будто надеялся однажды встретить Сивого и поговорить с ним по новой. Под конец устал, и мысли разбежались. Я лишь спрашивал себя, почему дал Сивому заморочить мне голову, почему позволил ему уйти.

Добрался до «Зверя» прежде, чем успокоить себя вразумительным оправданием. К моему возвращению аккумуляторы зарядились, и Сыч выключил двигатели. Прожекторы продолжали светить. Я увидел два внедорожника и один бронетранспортёр. Понял, почему Шпала с Карданом не пошли меня искать. Приехали жёлтые. Вручить Фаре книгу учёта, перенастроить радиоприёмник Сыча и познакомить нас с новым командиром. Заодно осмотреть отделения, спросить, нужна ли помощь механиков. Обычная процедура.

Я заторопился к бортовой лестнице. Решил набрехать, что у меня прихватило живот. Как просрался, так и прибежал. Звучало вменяемо и вполне объясняло моё отсутствие. Главное, чтобы не потребовалось в