Нил Бастард - Переносчик смерти

Солнце еще толком не взошло. Однако приближение большой жары уже ощущается. Я стараюсь не думать о тех трудностях, которые мне придется преодолевать в течение дня.

Я дохожу до прохода между горами и чувствую прилив радости. Надо же, я все-таки не ошибся, оказался прав. Значит, болезнь пока еще не успела поразить меня не настолько сильно, как могла бы.

Впрочем, я отгоняю от себя такие вот поганые мысли. Мне все еще хочется думать, что все мои болячки и помутнения сознания не связаны с вирусом Эбола.

Я шагаю между горами, морально готовлю себя к многочасовому переходу по пустыне, выхожу на обратную сторону горной гряды и ойкаю от неожиданности. Вместо привычных уже пустынных ландшафтов буквально в нескольких километрах от гряды виднеются аэродромные конструкции различного рода. Там же, как я понимаю, раскинулось кладбище списанных военных самолетов.

Я мотаю головой, опасаясь, что все это мираж либо плод моего воспаленного воображения. Снова смотрю на аэродром. Нет, ничего не исчезло, не поменяло своего месторасположения. Значит, это реальность!

Я рад и обескуражен одновременно. Выходит, что я все-таки ошибся в своих расчетах и прибыл в Эль-Шадуф раньше, чем представлял.

На радостях я пытаюсь ускориться. Получается не очень. Мое состояние играет со мной злую шутку. Меня водит из стороны в сторону. Свет, несмотря на меры предосторожности, принятые мною, причиняет мне нестерпимую муку.

Однако я полон решимости и сдаваться не собираюсь. Тем более что до аэродрома в действительности рукой подать. Там люди. Они наверняка мне помогут. А я сообщу им о том, что вакцина против вируса Эбола может стать орудием террора. Надеюсь, что мир узнает об этом раньше, чем фундаменталисты возьмутся за свое черное дело.

Я добираюсь до аэродрома, и меня охватывают противоречивые чувства. С одной стороны, есть повод для ликования. С другой — появляется непонятная тревога.

Я пытаюсь разобраться в этом противоречии, осматриваюсь и понимаю, что нигде не видно ни одного человека. Неужели аэродром пуст? Вполне возможно, конечно, что все обычные рейсы отменены. Новые власти временно распустили по домам всех работников этой воздушной гавани.

Но ведь аэродром обязательно должен кем-то охраняться. А я не вижу никого! Нет ни сторожей, ни солдат. Может, они где-то прячутся от солнца? Ответа на этот вопрос у меня нет.

Как бы я ни напрягал зрение, из-под моей повязки разглядеть присутствие здесь жизни не получается. Я рискую схлопотать новый приступ острой боли, откидываю тряпку и всматриваюсь в ближайшие постройки. Но хватает меня ненадолго. Я морщусь от сильной рези в глазах и возвращаю ткань на место.

Заметить кого-то в районе построек мне не удается. Это меня удивляет. Объяснения этому я найти не могу.

Немного поколебавшись, я решаю направиться к самому близкому от меня зданию. Едва успеваю сделать несколько шагов, как слышу шум автомобильных двигателей. Оборачиваюсь на него и вижу, что по взлетно-посадочной полосе несутся в мою сторону несколько машин.

Я в растерянности. Не знаю, что делать и как реагировать. Мне неизвестны намерения тех людей, которые едут ко мне. Даже если бы я и знал, что они настроены в отношении меня агрессивно, то все равно не смог бы ничего предпринять.

В таком случае у меня оставался бы единственный вариант — бежать. А делать это в таком состоянии я просто не способен. Поэтому я останавливаюсь и решаю не делать резких движений.

Автомобили — четыре военных внедорожника — подъезжают ко мне и замирают так, что я оказываюсь в окружении. Я до самого последнего момента надеюсь, что это охрана аэродрома среагировала на мое несанкционированное появление здесь.

Двери головной машины открываются. Я набираю в легкие воздуха, вспоминаю арабский, чтобы начать объясняться. Однако в следующую секунду у меня перехватывает дыхание, а глаза лезут на лоб.

Из джипа выходит Лайд. На его лице сияет самодовольная ухмылка. Следом за ним появляются его подельники. Все вооружены. Стволы тут же направляются на меня.

Главарь подходит ко мне и, продолжая ухмыляться, спрашивает:

— Ну и что, доктор? Далеко ты ушел?

Люди Лайда доставляют меня в беседку для персонала, стоящую возле какого-то ангара. Их присутствие на аэродроме меня не особо удивляет. Поразительно другое. Здесь же топчутся несколько мужчин в военной форме, точно такой же, какую я видел на карателях в Эль-Башаре.

Если это не блеф главаря фундаменталистов, то получается, что ему все-таки удалось договориться со своими заклятыми врагами о взаимодействии. Те и другие держатся как победители. Проигравшим в данном случае они считают меня. Смеются и шутят.

Из их реплик мне становится ясно, что я нахожусь в Эль-Башаре. Выходит, что в пути по пустыне я потерял ориентацию, кружил и вышел не к Эль-Шадуфу, а к этому вот оазису, давно знакомому мне. Не узнал же я это место потому, что со стороны аэродрома ни разу его не видел. Даже тогда, когда мы вместе с Джулией ехали к самолету, приземлившемуся на шоссе.

Новоиспеченные союзники нисколько не стесняются моего присутствия и затрагивают в беседе такие моменты, которые, по идее, не стоило бы разглашать при посторонних. Так, например, из их реплик я узнаю, что в районе аэродрома находятся несколько десятков фундаменталистов и военных. Они ожидают прибытия из Хардуза транспортного самолета, чтобы совместными усилиями погрузить на его борт нашу передвижную лабораторию. Она должна быть доставлена в столицу.

Я не совсем понимаю, полетит ли туда Лайд лично. Однако тот факт, что там, в Хардузе, начнет осуществляться его план, у меня сомнений не вызывает. Если, конечно, военные его не обманут.

Открытое изложение этих планов при мне твердо говорит о том, что ни та, ни другая сторона не видят во мне никакой опасности. Меня держат за лоха, который уже отыграл свое. В новом раунде ему светит только полнейшее фиаско.

Военные во всеуслышание хвастаются, что зацепили из гранатомета самолет, уже заходивший на посадку, которая была запрещена. Они со смаком рассказывают, как потом добили всех тех людей, которые сперва уцелели.

Я, мягко говоря, неважно себя чувствую. Но мысль о том, что эти выродки смотрят на меня, словно стервятники на умирающую добычу, вызывает во мне праведный гнев. Если бы я точно знал, что остатка моих сил хватит на то, чтобы придушить Лайда, то наверняка сделал бы это. Невзирая ни на клятву Гиппократа, ни на любые другие обстоятельства.

Не знаю, улавливает он это мое настроение или нет, но почему-то главарь фундаменталистов обращается ко мне именно в этот момент.