Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер

— Допустим. Бескорыстие ваше, если оно, конечно, подтвердится, говорит в вашу пользу. Но сути дела это не меняет. Судя по заявлениям, вы ученый-биолог, заведующий лабораторией, и медицинского диплома вы не имеете. Согласно закону, отсутствие медицинского образования и диплома запрещают медицинскую практику. Другими словами, лечить вы не имеете права.

— А я, строго говоря, и не лечу. Я смотрю на человека, определяю, чем он болен, и все.

— Что значит «все»?

— Это значит, что он становится здоров.

— От одного вашего взгляда? — саркастически улыбнулась чиновница.

— Совершенно верно. От одного моего взгляда.

— Ирина Сергеевна, я отношусь с уважением к вашему ученому званию, но это вовсе не значит, что я намерена выслушивать ваши шутки. Тем более, что…

— А я не шучу. Даже если бы я и захотела пошутить в вашем присутствии, я бы никогда этого себе не позволила. Вы слишком занятой человек для шуток посетителей. Да и вообще шутки в присутственных местах, как правило, неуместны. Я могу лишь повторить: одного моего взгляда достаточно, чтобы человек выздоровел. Другими словами, я медицинской практикой не занимаюсь, диагнозов не ставлю, лекарств никаких не прописываю, не говоря уж об операциях. Вы же не запрещаете людям, когда они чихают, говорить друг другу «будьте здоровы». Хотя, следуя вашему течению мыслей, это тоже можно рассматривать, как занятие медицинской практикой.

— И вы хотите, чтобы я поверила вашим… словам? — Чиновница багровела прямо на глазах Ирины Сергеевны. «Боже, сколько же она, бедняжка, тратит сил, чтобы не наорать на меня или даже не укусить», — подумала Ирина Сергеевна. Чиновница резко выдохнула, беря себя в руки, и медленно отчеканила: — До прихода в горздравотдел я много лет проработала врачом, начиная от участкового врача до заместителя главврача больницы. И что-то ни разу не сталкивалась со случаями, когда болезни, уважаемая Ирина Сергеевна, излечивались бы одним взглядом.

— А я и не утверждаю, что это нормальная вещь. Просто я обладаю неким удивительным даром излечения. Поверьте, я вовсе не хочу хвастаться. Больше того, своей заслуги в исцелениях, которые мне довелось совершить, я не вижу ни в малейшей степени.

— Похвальная скромность, Ирина Сергеевна. Весьма похвальная. Но мы же с вами живем в начале двадцать первого века, века бурного развития науки, чтобы всерьез говорить о всяких спонтанных излечениях. Вы же все-таки разговариваете с врачом, а не с читательницей наших желтых изданий. Надеюсь, вы это понимаете? Тем более вы сами признаете, что своей заслуги в этих предположительных исцелениях вы не видите. Так что, если быть с вами откровенной, я просто не вижу цели нашего разговора.

— Простите меня, Руфина Евгеньевна, я бы с вами согласилась, но это же вы пригласили меня, а не я — вас, и я не сочла возможным отказываться. Мне можно идти?

— Подождите, я все-таки хочу уяснить для себя, брались ли вы действительно лечить людей?

— Боюсь, что таким образом наш разговор будет хождением по кругу. Я же все вам сказала.

— Разумеется, я слышала, что вы мне сказали. Но, с вашего разрешения, я не могу всерьез обсуждать ваши объяснения. Они за гранью логики и здравого смысла.

— Благодарю вас, Руфина Евгеньевна. Я прекрасно понимаю вашу точку зрения. Скажу больше: я б на вашем месте думала так же, как вы.

— Следует ли понимать из ваших слов, что вы впредь не будете заниматься… ну, назовем это знахарством? Если вы согласны, то будем считать наш разговор исчерпанным. Мы ведь вовсе не заинтересованы в раздувании этого инцидента, тем более в передаче дела в прокуратуру. — Чиновница слегка привстала на стуле, всем своим видом показывая, что говорить им давно уже не о чем, и посетительнице пора ретироваться.

— Заниматься я буду каждый раз, когда сочту нужным. А чтобы вы видели, что я не совсем дементная, позвольте сказать вам, что у вас, например, высоковат уровень сахара в крови. К счастью, пока ситуацию можно контролировать диетой и физическими упражнениями. Далее. Вы склонны к ангинам, а они в нашем возрасте опасны — могут повлиять на сердце. Которое у вас, между прочим, тоже не в идеальном состоянии — вы страдаете от аритмии. До потребности в кардиостимуляторе далеко, но лечить вашу тахикардию можно и нужно. Вас я вижу первый раз в жизни, истории вашей болезни я, как вы догадываетесь, никогда в руках не держала, жаловаться на здоровье вы мне не жаловались. Стало быть, если в своем диагнозе я не ошиблась, следует признать, что ваша посетительница действительно обладает некими странными способностями.

Лицо чиновницы сначала покраснело, потом побледнело. С минуту она сидела молча, слегка прикрыв глаза, потом растерянно пробормотала:

— Этого быть не может. — Она покачала головой и, словно преодолевая себя, хрипло спросила: — Но как вы это делаете?

— Если бы я знала, я б уже собиралась в Стокгольм за Нобелевской премией по медицине. Я не знаю. Я ж вам сказала, что это некий дар.

— Дар… от кого?

— Скажем так, свыше. Мало того, уважаемая Руфина Евгеньевна, через минуту уровень сахара мог бы у вас понизиться до нормы, и вы могли бы забыть о диете. Об ангинах вы тоже могли бы забыть, да и тахикардия исчезла бы, словно сердце ваше никогда и не билось учащенно.

— Но… этого не может быть! Этого просто не может быть! Это же… Я даже слов не подберу!

— Может, может, дорогая Руфина Евгеньевна. Просто следует признать, что в мире есть много вещей, которые пока что находятся за гранью нашего понимания. А что касается вашего полного и мгновенного излечения, то, к сожалению, оно возможно только при соблюдении всего-навсего одного условия.

— Что вы имеете в виду?

— Вы должны взять на себя обязательство строго соблюдать все десять библейских заповедей. Или по крайней мере искренне стремиться выполнять их.

— Вы… — лицо чиновницы пошло красными пятнами — вы что… вы что… смеетесь надо мной? Кто дал вам право издеваться над людьми? Наверное, я делала в жизни ошибки, но я не заслужила, чтобы надо мной так потешались! Какие заповеди, какие исцеления? Вы что, смеетесь надо мной? И вообще кто дал вам право…

— Какие издевательства? Разве божьи заповеди — это издевательство?

— Я не желаю вас слушать! Слышите? Не же-ла-ю! Я бы попросила вас…

— Что?

— Прекратить этот… цирк. Я не очень хорошо себя чувствую…

— Как вам будет угодно. Всего хорошего.

Ирина Сергеевна наклонила голову и вышла из кабинета. Как все-таки странно устроены люди, думала она, направляясь к станции метро. Куда проще отрицать очевидное, чем признать нечто, что противоречит их убеждениям. Ведь по ней видно было, что диагноз был точен. Но лучше страдать от болезней, чем согласиться с чем-то, что не укладывается во вбитые в ее голову схемы. Наверное, это и есть фанатизм — лучше погибнуть, но не отступить от того, во что она верит. Причем самые страшные и опасные фанатики — это честные фанатики. На мгновенье ей даже стало жалко эту упрямую дуру, но она тут же поправила себя. Таких фанатичек, как она, жалеть не надо. Это они, фанатики и фанатички, испокон веков мешали людям жить, особенно тем, в ком они чувствовали несогласие или даже малейшие сомнения в их догмах: вешали, сжигали, сначала на кострах, а потом вместе с маршем прогресса и в газовых печах, раскулачивали, загоняли за колючую проволоку, расстреливали, а самых счастливых просто выгоняли с работы. Так что пусть сидит со своим диабетом и своей аритмией, злобная обезьяна. По крайней мере, диабет и аритмия не противоречат ее взглядам, а мгновенное исцеление — это, как она выразилась, цирк…