Ричард Бахман - Бегущий человек

В салон первого класса стремительно влетел Маккоун. В руке у него был пистолет и он сразу прицелился в Ричардса. Два выстрела прозвучали одновременно. Маккоун исчез за занавеской, разделявшей салон и кухню. Ричардс тяжело опустился на пол. Он вдруг почувствовал смертельную усталость, В животе у него было большое отверстие и сквозь него виднелись внутренности.

Амелия непрерывно кричала, оттягивая руками щеки, что делало ее лицо похожим на маску колдуньи.

В салон, шатаясь, вернулся Маккоун. Он ухмылялся.

Половина его головы, казалось, была разнесена выстрелом, но он все равно ухмылялся.

Он дважды выстрелил. Первая пуля пролетела над головой Ричардса, вторая попала ему немного ниже ключицы.

Ричардс тоже выстрелил. Маккоун дважды перевернулся вокруг себя, как волчок. Пистолет выпал из его пальцев. Теперь казалось, что он внимательно рассматривает белый пластиковый потолок салона первого класса и сравнивает его с тем, что был у него во втором. Он упал. Запах пороха и жженого мяса повис в воздухе. Это была удивительно четкая, реальная картина.

Амелия продолжала кричать. Ричардс подумал, что так может кричать только очень здоровый человек.

Ричардс медленно встал, поддерживая вываливающиеся кишки. Ему казалось, что кто-то зажигает спички прямо у него в желудке. Он медленно прошел между рядами кресел, нагнулся, одной рукой держась за диафрагму, словно кланяясь невидимым зрителям. Другой рукой он поднял парашют и потянул за собой. Серая колбаска кишки выскочила из его пальцев, он затолкал ее на место. Это было очень больно. И еще ему показалось, что его прямая кишка уже не функционирует так, как надо, и все штаны у него испачканы.

— Ох-ох-ох, — стонала Амелия, — Боже милосердный…

— Одень его, — приказал Ричардс.

Она продолжала раскачиваться и стонать, не слыша его. Он бросил парашют и ударил ее по лицу, хотя сил у него совсем не было. Он медленно сжал руку в кулак и двинул ей еще раз. Она замолчала, глядя на него отсутствующим взором.

— Надень это, — повторил он, — как рюкзак. Видишь, как?

Она кивнула, потом сказала раздельно:

— Я… не… могу… прыгать. Боюсь.

— Мы падаем. Тебе придется прыгать.

— Не могу.

— Ну, хорошо, тогда я тебя пристрелю.

Она вскочила с кресла, чуть не сбив его с ног, и, выпучив глаза, начала натягивать на себя парашют.

— Нет, этот ремень должен быть здесь, ниже.

Она быстро поправила ремни и отступила к телу Маккоуна, когда Ричардс попытался приблизится к ней. У него изо рта шла кровь.

— Теперь застегни крючок на этом кольце. Да, вот так! Затяни вокруг живота.

Она сделала все, как он велел. Пальцы ее дрожали и плохо слушались. Она даже заплакала, когда с первого раза у нее не получилось. Потом, случайно наступив в лужу крови около Маккоуна, она безумным взглядом посмотрела на него, но затем переступила через труп.

Они пошли в конец самолета через два салона. Горящие спички в его животе сменились хорошей зажигалкой.

Аварийный выход был заперт специальной задвижной и замком, который автоматически контролировался из пилотской кабины.

Ричардс дал ей пистолет.

— Стреляй в замок… Я не выдержу отдачу.

Закрыв глаза и отвернув голову в сторону, она дважды нажала на курок пистолета Донахью. Больше пуль не было, а дверь все еще была заперта. Ричардс почувствовал поднимавшееся отчаяние. Амелия нервно теребила трос парашюта.

— Может быть… — начала она, но тут дверь внезапно вывалилась наружу во мрак ночи, вытягивая ее туда же.

Согнувшись, как старая ведьма, и держась за спинки кресел, Ричардс пытался отойти от двери, чтобы воздушный поток не вытолкнул его вслед за Амелией. Если бы они летели выше, при большой разнице в давлении его бы тоже вытянуло наружу. А сейчас его так потрепало, что бедные, сложенные в гармошку кишки вывалились из живота и тянулись за ним по полу. Прохладный ночной ветер на высоте семисот метров становился резким и ледяным. Зажигалка в животе превратилась в факел, который просто испепелял его внутренности.

Так, надо пройти через второй салон. Хорошо! Уже не так тянет назад. Теперь через распростертое тело Маккоуна (переступите, пожалуйста) и через салон первого класса. Кровь текла струйкой у него изо рта. Он остановился у входа на кухню и попытался собрать с пола кишки и затолкнуть их обратно в живот. Он понимал, что им совсем не нравится тут, снаружи. Они все перепачкались. Ему хотелось поплакать над несчастной участью внутренностей, которые не ожидали ничего такого.

Ему никак не удавалось сложить их и запихнуть внутрь. Что-то он делал не так. Они все перепутались. Страшные картины школьных уроков биологии пронеслась перед глазами. Он осознал каким-то закатным чувством, что это, действительно, конец, и заплакал, всхлипывая полным ртом крови.

На самолете не было никакого движения. Ни одной живой души. Никого. Только он и Отто…

Мир начал блекнуть, терять краски по мере того, как его собственная яркая влага вытекала из него. Прислонившись к двери кухни, весь скрючившийся, как пьяница у фонарного столба, он видел все вокруг себя в каком-то пульсирующем, призрачном сером свете.

Вот и все. Я ухожу.

Он опять закричал, мучительно пытаясь сфокусировать сознание. Нет, еще не пора. Я пока не могу.

Он оторвался от двери кухни, обвитый кишками как веревками. Удивительно, как много их там помещается, таких кругленьких, плотненьких, гладеньких… Он наступил на какую-то из кишок и что-то внутри оторвалось. Вспышка боли была ослепительной, выше всяких сил, он взвыл, мотая головой и разбрызгивая кровь по стенам. Потеряв равновесие, он упал бы, если бы не ударился о стену, и поэтому удержался под углом в 60 градусов.

Я ранён в живот.

Как в бреду его мозг отреагировал: плим-плим-плим.

Нужно доделать одно дело.

Рана в живот считается одной из самых страшных. Как-то, однажды, во время их полночного перерыва на ленч, они обсуждали, как страшнее всего погибнуть. Это было тогда, когда он работал уборщиком. Крепкие и здоровые, полные крови и спермы, все они тогда набивали рты сэндвичами и сравнивали относительные преимущества смерти от лучевой болезни, переохлаждения, падения. «А может быть, лучше всего было просто уснуть?». И кто-то тогда вспомнил о ранении в живот. Наверное, Харрис. Толстяк, который наливался дармовым пивом на работе.

«Очень болит живот, — сказал тогда Харрис, — и очень уж долго все это тянется». И все они важно закивали и согласились с этим, не имея ни малейшего представления о БОЛИ.