Эльвира Вашкевич - Метро

  - Это не похоже на метро, - заявил Леха вслух, чтоб только услышать свой голос. Внутри противным комариным писком зудел страх. Не хватало еще заблудиться под землей. А в этом милом местечке, похоже, нога человека не ступала лет сто. А, может, и все двести. Так и будет лежать Лехин труп на радость окрестной живности, вроде крыс. То-то порадуются - столько еды. Правда, костлявой, но крысы, говорят, и кости разгрызают с удовольствием.

  Леха вздрогнул и зашарил по карманам, ища карту. Хлипкой бумажонки не было. Видно, обронил где-то, когда удирал, не чуя ног, от призрачного паровоза. Да и чем могла помочь эта карта? На ней ведь всего лишь и был нарисован проход к мифическому складу консервов. Ныряешь, значит, в люк у "Красносельской", в тот, что неподалеку от школы, двигаешься по тоннелям в сторону "Комсомольской", пять поворотов пропускаешь, на шестом сворачиваешь... И, главное, старайся не попадаться ни ментам, ни кому еще на глаза. Склад, особо стратегического назначения - это дело тонкое, почти как Восток. Вот и все инструкции.

  Леха стукнул кулаком по стене, но и это не помогло, лишь содрал кожу с костяшек пальцев. Боль вспыхнула ослепительным пламенем.

  - Толян, скотина безрогая! - и Леха добавил еще несколько эпитетов, подхваченных им уже в бомжиной жизни. В семейно-инженерной он и не подозревал о существовании подобных слов. - И сдались тебе эти консервы? Неужто так не прожили бы? Бутылки, старушки опять же сердобольные. Не пропали бы с голоду. А коли понадобился склад, так и шел бы сам!

  Леха еще долго высказывался, дискутируя с отсутствующим Толяном, поминая ему все прегрешения, в том числе и воображаемые, какие только мог вспомнить и придумать. Особенно обидно было то, что в тоннеле этом сидит не кто-либо, а именно он, Леха, и выхода что-то не предвидится.

  Желудок заурчал, сворачиваясь болезненным комком, когда Леха помянул консервы в сотый раз. Организм, видно, реагировал на упоминание пищи и удивлялся, что столько раз повторив слово "еда", хозяин не оделил собственное тело чем-нибудь существеннее слов. К примеру, теми же консервами. Можно даже и без макарон. И без хлеба тоже.

  - Жрать-то как хочется... - тоскливо протянул Леха и пнул небольшой камушек. Подошва кеда отстала от верха и начало казаться, что обувь издевательски ухмыляется. Из дыры высунулся палец, обтянутый грязным носком. - А-аааааа! - махнул рукою Леха. Жизнь стала совершенно беспросветной.

  Он еще немного посидел на плите, задумчиво потирая подбородок. Колючая щетина неприятно царапала ладонь. На щеке прощупывался толстый бугор проклевывающегося прыща.

  - Нет, ну высидеть тут ничего не получится, - сделал вывод в конце концов, когда начала болеть спина. Все же плита оказалась не столь удобной. - Нужно идти. Вот только куда?

  Выбор был не очень-то и велик: либо направо, либо налево, других направлений не предусматривалось. Поразмышляв над преимуществами того или другого пути, Леха похромал налево, вспомнив отчего-то старое правило прохождения лабиринта: всегда сворачивать налево.

  - Вот я и сверну, - бормотал он, дотрагиваясь пальцами до стены. - Как настоящий мужик. Только налево, и никаких больше гвоздей! Как это там было... у Пушкина... пойдет направо - песнь заводит, налево - сказку говорит... Охренительные сказки получаются! Там чудеса, там леший бродит... Вот если из-за угла сейчас какой лешак появится, то буду в точности знать, что место мое - в Кащенко. А, может, я уже там?

  Леха продолжал держаться за стену, надеясь, что вот-вот ощутит знакомое подрагивание, услышит вдалеке грохот, стук колес по рельсам. Тогда точно будет известно, куда идти. Однажды напряженным слухом Леха уловил что-то вроде грохота метрополитена, рванулся на звук, вскрикивая от радости, но за поворотом оказалась глухая стена. За ней дрожал, грохотал и мчался поезд, и Леха почти что видел сквозь камень, как холодно и лунно светит огромный голубоватый фонарь, выхватывая из темноты извивы кабелей по стенам, стремясь к яркой, праздничной станции. Но стена не пускала его, перегораживая выход. Леха замолотил кулаками по камню, закричал, словно мог его кто услышать, будто пассажиры того поезда могли ему чем-то помочь, и долго потом стоял еще у этой стены, прижавшись ухом. Слушал, как через равные промежутки времени раздается дрожащий грохот - мчится метрошный поезд, увозя куда-то торопящихся, вечно сосредоточенных на себе людей. Мчится, вот только Леха никак не может попасть ни в один вагон, а лишь провожает каждый из них голодным взглядом.

  Еще дважды Леха так же бросался на звук, и вновь упирался в глухую стену. Ему начало казаться, что тоннели насмехаются над ним, уводят куда-то в темноту. И действительно, лампочек становилось все меньше, и светили они все тусклее.

  - Электричества им не хватает, что ли? - шептал Леха, спотыкаясь на неровном полу, натыкаясь на разбросанный мусор. - Экономят. Все экономят. Как Толян на бумаге. И лампочки вкручивают совсем слабенькие.

  Леха по-прежнему брел, держась рукою за стену, поворачивая налево каждый раз, когда попадалось ответвление тоннеля. Мерещилось, что он бродит так уже долгие годы, а время тянется медленно и вяло, как густо льющаяся патока.

  Ничего не изменялось. По-прежнему капала с потолка вода, а лампы едва освещали тоннели, тянущиеся в бесконечность. Леха поворачивал бессчетное количество раз, иногда казалось ему, что слышит голоса людей, и он бежал, выкрикивая невнятицу, прося о помощи, но голоса затихали, и опять вокруг была лишь пустота и темнота.

  Из тоннельной стены выходила мать, укоризненно качала головою. Из-за ее плеча выглядывало поблекшее лицо жены, и Леха болезненно кривился, видя морщины на ее лбу и бледные, словно даже бесцветные глаза.

  - Ну что же ты, Лешенька... - спрашивала мать, и фоном к ее словам была тихая музыка итальянской оперы. - Как же так случилось? Такой был хороший мальчик...

  - Вот, посмотри, что ты со мной сделал! - восклицала жена. - А сын-то... Школу бросил, с компанией нехорошей связался. То ли пьют они там, то ли курят, то ли колются чем. А все ты, все ты! Был бы отцом, как все нормальные люди, с мальчишкой ничего бы не случилось!

  - Виноват, кругом виноват, - шептал Леха видениям, но они не слушали его оправданий, лишь двигались не переставая бескровные губы на очень белых, будто меловых лицах. Да поднимались худые руки, густо оплетенные венами, отчетливо видными под тонкой кожей.

  Впереди скрипнуло, и Леха пошел быстрее. Может, там, за поворотом, что виднеется в тусклом свете умирающих ламп, выход? Может, лестница и люк, ведущий на какую-нибудь свалку? Ведь сам он спустился в тоннели метро именно по такой лестнице, найдя во дворе заброшенного дома заветный люк. А скрипит крышка люка, да-да! Плохо закрепленная, болтается, не смазывали давным давно, вот и скрипит, как телега разваливающаяся.