Юрий Брайдер - Кристалл памяти (сборник)

— А ты, шефуля, шулер! — визжит Боря. — Туфту подсунул! Фальшивочку! Не видишь разве, что надписи на гербе не читаются!

— Ив защитной сетке дефектики имеются, — голосом Инны Адамовны изрекает третий.

Рука его, широкая в запястье, неестественно длинная, каменно твердая, пересекает конус желтого света над столом и, как цыпленка, хватает Клещова за глотку. Боря ехидно хохочет, потирает руки, и его хохот переходит постепенно в надрывный собачий лай. Смертный мрак застилает глаза Клещова, сердце, сделав последний судорожный скачок, замирает, он задыхается… и просыпается на своей койке от сердечной боли, от Бориного повизгивающего хохота, от хриплого отчаянного бреха за стеной.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Клещов, все еще сотрясаемый кошмаром, прочухался окончательно, а прочухавшись, понял: сон это, целы целехоньки его денежки, не было ни страшного человека, ни казенной комнаты, на дворе ночь, а на соседней койке вовсе не хохочет, а заходится безобразным храпом Боря.

Вот только сердце… Ничего, придет время — новое купим. Молодое, надежное. Сейчас это просто.

Прижимая грудь рукой, он встал и посмотрел поверх занавесок на улицу. Пес не умолкал, рвался, хрипел, натягивал цепь. Кого чуял он: припозднившегося пьяницу, рыскающую неподалеку собачью свадьбу, ненавистного соседского кота или?.. Нет уж, те, если придут — придут совсем не так!

Клещов присел возле койки, выгреб из-под нее кучу всякой рухляди, на ощупь снял две половицы и вытащил из тайника небольшой плоский чемодан. Был он приятно тяжел, но Клещов все же не удержался, открыл крышку и при свете спички еще раз полюбовался его содержимым. Эту операцию он мог проделывать бессчетное количество раз. Простое созерцание аккуратненьких, тщательно обандероленных пачек доставляло ему почти эстетическое наслаждение.

Боря вдруг заворочался, перестал храпеть и внятно сказал:

— Да усни ты, наконец! Ни днем ни ночью покоя нет!

Несколько последующих суток Клещов провел почти без сна, в лихорадочном возбуждении, которое овладевало им всякий раз при начале большого многообещающего дела.

Хронактор оказался цел и невредим, пришлось только очистить его от паутины и мышиных гнезд.

Остаток зимы ушел на прокладку к дому силового кабеля и добывание всякой мелочевки, необходимой для доводки и модернизации аппарата, как то: японской волоконной оптики, шведских композиционных сплавов, турбонасосного агрегата от американской ракеты «Сатурн-5», бразильского натурального латекса, перуанской бальсы, отечественных двутавровых балок. Поскольку трезвому Боре мешали работать муки совести, а пьяному — алкогольные галлюцинации, на весь период монтажа, запуска и испытаний он был ограничен в спиртном и, благодаря заботам Клещова, постоянно пребывал в некоем среднем состоянии.

Программу для поиска сформулировал сам Клещов, ради такого случая записавшийся в читальный зал городской библиотеки. Была она, возможно, и не абсолютно точной, но зато по-римски краткой: «Всеобщий эквивалент обмена, выражающий стоимость всех других товаров!» К словесной формуле прилагались изображения различных образцов платежных средств, начиная от золотого империала и кончая зеленой тысячедолларовой купюрой. Конечно же не были обойдены вниманием родные рублики и чеки «Внешпосылторга».

Первые сеансы поиска не принесли успеха, но Боря всякий раз успокаивал Клещова, поясняя, что хронактор находится в состоянии самонастройки, и, как только указанное состояние закончится, деньги потекут Ниагарой.

Однако время продолжало неумолимо и равномерно двигаться от одного уровня энтропии к другому, а Клещов, возвратившись с работы, каждый вечер заставал одну и ту же картину: пустой лоток приемного устройства и вдребезги пьяного Борю, валявшегося на полу среди каких-то странных банок и флаконов. Едкая химическая вонь, исходившая от этих сосудов, вскоре забила все другие запахи подвала. За неполный месяц хронактор сожрал электричества на пятьсот рублей и не дал ни копейки дохода. Кроме того, создаваемое им поле сверх — энтропии ужасным образом действовало на все находившиеся в доме предметы. Металлы стремительно коррозировали, дерево превращалось в труху, ткани ветшали и рассыпались, стрелки часов крутились, как бешеные. Вылупившиеся ночью клопы, на рассвете уже сами давали потомство, а к вечеру издыхали от старости. На Борином лице появились морщины, а на голове плешь.

Клещов, в волосах которого стала неудержимо пробиваться первая седина, ходил мрачный, как царь Менелай после похищения Елены Прекрасной.

А между тем, хронактор функционировал вполне нормально. Просто Боря, равнодушный к «Всеобщему эквиваленту обмена», незаметно для Клещова заменил программу на «Спирт и спиртосодержащие жидкости».

Искомое поступало довольно регулярно, однако не всегда в удобном для употребления виде. Чаще всего это были лаки, клеи, денатураты, чистящие средства и другие продукты явно технического назначения. Боря мучился поносом, его неудержимо рвало, по телу пошли фиолетовые пятна. Жуткие смеси, пройдя через весь его пищеварительный тракт, выходили наружу почти в первоначальном виде, вызывая ожог анального отверстия. Однажды, после приема вовнутрь изрядной доли жидкости для выведения бородавок, ему привиделась белая крыса с пронзительными ярко-красными глазами, которая, держа наперевес гаечный ключ тринадцатого номера — этот ключ он долго и безуспешно разыскивал накануне — промаршировала на задних лапах из одного угла комнаты в другой.

Был, правда, случай, когда Боре достался благородный напиток — приземистая бутылка темного стекла с тщательно засургученной пробкой, снабженная, помимо того, висячей позолоченной биркой с многочисленными печатями. Слой пыли толщиной с палец покрывал бутылку. Такое вино не зазорно было подать и на королевский стол.

Боря быстренько откупорил бутылку и, ожидая блаженства, хватанул прямо из горлышка. Однако то, что частично проскочило в его желудок, а частично было со стоном извергнуто наружу, вкусом и запахом напоминало уксус самого паршивого качества. Таким образом Боря мог еще раз убедиться, что ничто не вечно в подлунном мире, даже вино. К счастью, подобные коллекционные экземпляры больше ему не попадались.

«Однако трудно у них с этим делом», — подумал Бор» я как-то раз, извлекая из хронактора одеколон «Венерианские зори». Вместе с флаконом из василькового неземного хрусталя в его руке оказался квадратик плотной бумаги, на которой очень красивым шрифтом было отпечатано десять строк на различных языках, включая иероглифы и арабские закорючки. Фраза на русском языке — как, очевидно, и все другие — гласила: