Юлий Буркин - Вика в электрическом мире

Во-первых, в ракете срочно был смонтирован и установлен прибор (чудо тогдашней радиотехники) – комбинация радиопередатчика, реле времени и магнитофона. Именно он и подавал сигналы из космоса, которые принимал весь мир. Он даже «отвечал на вопросы» если тот, кто задавал их, после вопроса подавал особый ключевой сигнал, включавший систему. Вопросы были, само собой, подобраны заранее, а ответы – записаны на пленку. Во-вторых, был отснят знаменитый киноролик с гагаринским «Поехали!» И, в-третьих, была проведена серьезная психологическая обработка пилота.

В день старта Гагарин, облаченный в скафандр, действительно сел в космический корабль. Там, сбросив с себя тяжелую одежду, дождался условленной секунды, включил радиоприбор и выбрался из люка. Именно в этот миг, действуя по сценарию, Королев заявил членам правительственной комиссии, что сейчас будет производиться заправка двигателей, и в течении семи-десяти минут ничего интересного происходить не будет. Подведя их к развешанным на стенах бункера схемам и картам, он принялся рассказывать о будущем полете.

Гагарин спрыгнул на землю Байконура, добежал до топливного автозаправщика, забрался в пустую кабину и, натянув приготовленную там спецовку, повел машину прочь.

Вот, собственно, и вся история. Потом капсула с космонавтом была с самолета сброшена на землю.

Годи замолчал.

(Позднее рассказанное им я изложил одному своему знакомому, который понимает в технике больше, чем я (Андрей имеет в виду меня (прим. составителя)), и тот подтвердил, что технические возможности к проведению подобной операции в 61-м году уже существовали.)

Наш с Годи разговор в тот раз закончился так:

– Только не думайте, что я пытаюсь принизить героизм ученых и космонавта, – заверил он. – Напротив, второй пилотируемый полет показал, что, имей конструкторы запас времени, хотя бы два-три месяца, состоялся бы и прошел удачно и первый полет. Собственно, и обманом-то это не назовешь.

– А Гагарин, как же он?..

– О, Юрий Алексеевич – фигура крупная и трагическая, достойная пера Шекспира. Вначале он с удовольствием принимал славу и почести, так как давно был готов к ним. Он как-то даже и не чувствовал себя авантюристом. Но с каждым днем все чаще мучили его и угрызения совести, и горечь от того, что, по иронии рока, ему не пришлось совершить того героического поступка, который он должен был, мог и жаждал совершить. Что он ворует по праву ему принадлежащее. Это порождало в его сознании ощущение эфемерности всего окружающего. Он не боялся разоблачения, нет. Совершая предписанный Королевым поступок, он знал, что делает это во благо Родины: мы должны были стать первыми. Но кто он теперь? Герой? Космонавт? Или обманщик? Или вор собственной славы?.. Юрий Алексеевич был человеком редкостной чистоты души. Оттого-то вся эта история и закончилась для него сперва чередой запоев, а затем и самоубийством. Я преклоняюсь перед этим человеком.

И снова, как и тогда, с Достоевским, Годи заявил, что он, мол, преклоняется… Я же вновь ощущал, что еще один мой кумир лопнул подобно мыльному пузырю.

Перечитала написанное раньше и поразилась: как быстро мчится время. Я уже привыкла, что у меня есть Виктор, и мне кажется, что я знаю его сто лет. И мысли, которые были у меня всего десять дней назад, кажутся сейчас глупым детским лепетом. И даже как-то смешно переносить их на бумагу. И все-таки, раз уж я так решила, попытаюсь. И начну с того места, где остановилась в прошлый раз.

Когда я пришла домой, мама готовила пельмени, и я стала ей помогать. Сама я готовить не люблю, но люблю помогать маме, потому что тогда-то я точно знаю, что все будет вкусно, и я не зря мучаюсь. Мы провозились часов до семи, а потом накрыли на стол и уселись смотреть телевизор. Смотрели и провожали старый год: папа наливал по десять капель коньяку.

Настроение было напрочь неновогоднее, к тому же по телеку шел какой-то эстрадный концерт – чушь собачья – совсем не интересный. Потом сварились пельмени, и только мы успели их съесть, как на экране появился президент и стал нас поздравлять. Папа схватил бутылку шампанского, а я закричала: «Потряси, потряси, хочу, чтобы стрельнуло!» Но он иногда бывает упрямым, как баран: так осторожно вынул пробку, что даже не зашипело. Куранты начали бить полночь. Мы чокнулись и выпили. Тут только я немного почувствовала праздник.

А минут через двадцать мама и говорит: «Ну ладно, вы как хотите, а я пошла спать». «Я тоже, пожалуй», – говорит отец. «Спать?! В новогоднюю ночь?!» – я чуть не заорала от возмущения, но тут заметила, как они друг на друга глянули, вроде бы мельком, и до меня доехало сразу, что совсем не спать они пошли. И я сказала только, чтобы они не догадались, что я догадалась: «Засони», – и стала дальше смотреть концерт.

А когда они ушли, мне стало себя ужасно жалко: у всех кто-то есть, только у меня совсем никого нету. В новогоднюю ночь сидеть одной-одинешенькой и пялиться в ящик. Я что Пугачеву не видела? Повеситься можно. Наверное, я во всем мире одна такая одинокая и несчастная. Захотелось поговорить хоть с кем-то. И тогда я вспомнила про картонную карточку в кармане куртки. Я вышла в прихожую, достала эту карточку и прочла: «Ведерников Виктор Алексеевич, адвокат». И номера телефонов – домашнего и рабочего.

Я тогда еще не знала (хотя, наверное, знала, только забыла), что адвокат – это тот, кто защищает, и мне стало немного неприятно, что мой новый знакомый как-то связан с судом, значит – с милицией, там, с тюрьмой (так я решила), с чем-то неприятным. Но я все-таки набрала его домашний номер.

Трубку сняли сразу: «Да?» А я еще не успела придумать, что буду говорить, потому довольно долго молчала, и на том конце провода молчали тоже. Наконец, я сказала, не найдя ничего умнее: «С Новым годом», и он сразу ответил: «Спасибо… Вы – та девушка, с которой мы сегодня познакомились? Из маршрутки». «Да. Я подумала, что вам, наверное, сейчас очень одиноко». «Вы – добрая девушка». «А вы правда – один?» «Правда. Если я сейчас подъеду к вашему дому, вы выйдете?» «Нет, нет, не надо. Я же сказала». «Я подумал, может, вы передумали…» «Нет». «Тогда, извините. Как вас хотя бы звать?» «Вика». «Вика?! Не может быть». «Как это, не может быть, если меня так и зовут?» «Да, да, это я сам с собой…»

И вот примерно в этом же духе (совсем ни о чем) мы проболтали с ним минут сорок (я, кажется, становлюсь писательницей: конечно же, я не могла запомнить весь этот диалог и сейчас сочинила его находу; но примерно так все и было). В конце концов мы договорились до того, что я пообещала позвонить ему завтра. Да, а на вопрос «почему вы один?» он ответил: «Это длинная история. И довольно скучная».