Яков Окунев - Грядущий мир. Катастрофа

Что такое «Атлант» и эта пустячная зыбь? Господин путешествовал, должно быть, по океану лет десять тому назад, или совсем не путешествовал. Совсем нет? Это видно.

Господин капитан внушительно помахивает огромным пальцем пред красным холмиком, изображающим его нос.

Господин должен иметь в виду, что пароходство «Овертон и Сын» — это не кот наплакал. Что? Да, это так говорится: «не кот наплакал». Или, если угодно, «не баран начхал». Полмиллиарда долларов основного капитала! Пятнадцать пассажирских пароходов! Тоннаж! Быстроходность! Полнейшая гарантия! Господин может спокойно спать.

Что? Что? Сирена? Она ревет потому, что туман. Шторм — детская забава. Но туман! Это вам не кот наплакал, или, если угодно, не баран начхал! Впрочем, пароход «Атлант» застрахован на солидную сумму. О, эта фирма «Овертон и Сын!» Капитан желает господину спокойной ночи.

Профессор уходит. Нет, не уходит, а уползает из каюты капитана. Он подавлен величием капитана, величием фирмы «Овертон и Сын», величием «Атланта». О, это вам не кот… не баран… Кто из них начхал или наплакал?

В своей койке профессор вспоминает совет капитана о спокойном сне и закрывает глаза. В дремоте он чувствует под судном океан. Но ведь кот или баран, или оба вместе начхали или наплакали, и, сверх того, пароход «Атлант» застрахован…

Тр-р-рах! Дз-зень! Точно выстрелили из орудия. Профессор летит с койки на пол, если можно назвать полом поверхность, наклоненную под углом в 60 градусов. С этой поверхности, условно называемой полом, он скользит куда-то вниз… Но низ через секунду превращается в верх, профессор едет в обратном направлении, головой вперед, и, ударившись о двери, выезжает на своем собственном животе в коридор.

Грохот ног. Хлопают десятки дверей. Внизу что-то с громом перекатывается. Звенит стекло. По воздуху хлещет яркий женский вскрик.

Пароход напряженно дышит, фыркает винтами и дрожит. Густо и без перерыва ревет сирена.

Вода? Бобрик на полу пропитывается водой! Она поднимается снизу. Но ведь там, внизу, тоже каюты. Там люди! Там женщины. Дети… А еще ниже трюм, и в трюме… Не может быть!

Господин капитан прыгает через три ступеньки из своей каюты. Мимо профессора проносится гора тела; белый, очень белый овал, на нем огромные глаза, страшные глаза.

— Черт возьми! — грохочет капитан. — Откуда здесь ледяная гора?

Волосы обладают способностью шевелиться от ужаса. Стержни волос напрягаются и выпрямляются, колко упираясь в кожу черепа. Профессор чувствует это шевеление волос на своей голове и озноб, пробегающий по спине.

Вода! Вода! В трюме гробницы! Правда, они герметически запаяны, но… На дне океана не будет пробуждения ни через двести лет, ни раньше, ни позже.

Черный прямоугольник дверей, ведущих на палубу, взметнулся вверх. В черном прямоугольнике, как в раме, белый, слишком белый кружок лица. Он что-то кричит, этот матрос:

— На палубу! Все на палубу!

Он прыгает вниз, через три ступени, как капитан, стучит кулаками в тонкие филенки дверей и зовет:

— На палубу! На палубу!

Кроме профессора Морана, никого здесь нет: все, кто мог выбраться наверх, уже на палубе, а в нижние каюты хлынул океан и закупорил все двери.

На палубе к бортам мчится белый ревущий поток. Пассажиры, в одном белье, выскочили из кают. Поток несет профессора к борту, где матросы спускают лодки.

Гора? Где ледяная гора? Палец прожектора проткнул тьму и, саженях в десяти, уперся в сверкающую стену, которая медленно уходит в темно-желтый туман.

…Маленький телеграфист в аппаратной радио — по пояс в воде. У маленького телеграфиста рассечена щека. На аппарат падают красные звезды крови. Маленький телеграфист работает. Радио разносит вопли по всему свету:

— «Атлант»… авария…

— …Ледяная гора… градусов… широты…

— …Авария… широты… долготы…

— …2 часа 35 минут…

— …Трюм… каюты… над водой…

— …Крен… Спасайте…

— Спасайте! Спасайте!

Ноги маленького телеграфиста свело судорогой. Звездочки крови пятнят аппарат. Телеграфист работает.

Длинный американец вцепился одной рукой в лодку, а другой тычет в лица, отрывающих его от шлюпки, матросов. Американец учился боксу. Матрос с разбитой челюстью падает на спину.

— Сто тысяч долларов! Миллион долларов! — ревет американец. — Я — Вилльям Кэстль — плачу миллион долларов за шлюпку.

Все хотят жить. Мужчины, женщины, дети хотят жить. Миллиардер Вилльям Кэстль хочет жить. Половину состояния за шлюпку для миллиардера Вилльяма Кэстля! Кто еще может заплатить так дорого за свою жизнь?

Маленький телеграфист тоже хочет жить. Ему нечем платить за свою жизнь. Вода уже дошла до плеч. Голова маленького телеграфиста над водой, из этой головы глядят глаза, которые хотят жить, а руки под водой работают.

И матросы хотят жить.

— Джентльмены! — кричат матросы. — Джентльмены! Раньше всех дети и женщины.

Дети и женщины? Миллиард, два миллиарда долларов за шлюпку дли Вилльяма Кэстля!

Рябой немец платит меньше, но он платит. Все свое состояние. Он влез на шлюпку, еще висящую на тросах, размахивает револьвером и хрипит:

— Револьвер заряжен. Спускайте шлюпку. Все до последней марки. Не трогайте меня.

Профессор Моран не учился боксу. Но эта свинья, которая влезли в шлюпку… И другая свинья, Вилльям Кэстль… Опять напрягаются стержни волос… Профессор взмахивает своим маленьким кулачком и втыкает его в мягкое, как тесто, лицо немца, а другой рукой вырывает у него револьвер.

… Одни глаза маленького телеграфиста над водой. Они живые, эти глаза.

Бах! Бах! Профессор Моран стреляет в воздух и визжит в истерике:

— Всякого, кто подойдет, убью! Женщины с детьми — сюда. Жирная свинья, вылезай из шлюпки!

Шлюпки спускаются в черный провал. Ужасны эти крики, идущие снизу. Стоны, ругательства, плач, треск дерева и злое, остервенелое рычание океана.

…В каюте маленького телеграфиста… Ее нет — этой каюты…

И гробниц нет, и там, где была палуба, океан ткет серебристую парчу из пены. Профессор Моран занял маленький-маленький кусочек места над водой, на капитанском мостике.

Черные агатовые глаза профессора хотят жить. Океан лижет его колени, потом грудь. Простая задача, гробницы погибли, шансов — никаких; в руке револьвер, и если нажать вот эту штучку…

Профессор сжимает зубами дуло. Ну! Ну! Черный агат в глазах пылает: жить, жить! На уровне лица профессора вспухает грудь океана, и волна лижет его своим соленым языком… Ну? В чем же дело?