Давид Дар - Господин Гориллиус

— Я могу вышибить из него жизнь, — продолжал Хромой, — одним взмахом мизинца, но я не стану этого делать сам, а поручу это ничтожное дело новорожденным нашим детенышам…

— О горилла! — взмолился доктор. — Разве тебе не жалко своего беспомощного и поверженного в прах противника?

— Что ты там лепечешь о жалости? Что это такое — жалость?

— Победители бывают милостивы к побежденным…

— Что ты там лепечешь о милости? Эта штука мне тоже совсем незнакома.

Тогда доктор понял, что ждать пощады ему не приходится, а раз так, то ему нет нужды умирать несчастным и жалким, а он может умереть, как герой, отстаивая правду, как умерли Джордано Бруно, Галилей, Коперник, как умирали лучшие подвижники истины… И, почувствовав себя героем, он вынул из кармана револьвер и, нацелившись в Хромого, прорычал известными ему горилльими звуками:

— Так вот тебе, обезьяна! Человек все-таки сильнее…

Но не успел он спустить курок, как Хромой, собравшийся прорычать следующую тираду, чуть-чуть переставил ногу, при этом слегка задев доктора… И это случайное прикосновение, даже не замеченное гориллой, оказалось таким толчком для человека, что револьвер выпал из его руки…

— Что ты опять лепечешь, жалкая вонючка? — заинтересовался Хромой. — Ты, может быть, не согласен со мною?

Так в чем же твое величие? — И он схватил человека и подбросил его в воздух, как легкий камешек.

— Вот в этом, — чуть слышно произнес доктор, упав на землю и головой кивая на груду вещей, а руками потирая ушибы.

— В этом? А зачем нужны все эти игрушки, без которых мы отлично обходимся и не жалуемся на жизнь?

— Вот в этом, — указал доктор на ручную гранату, валявшуюся невдалеке от него. Внезапно ему пришла в голову мысль перехитрить глупых зверей. — Дайте мне эту штуку, уважаемый господин обезьяна, и я покажу вам ее действие.

Хромой поднял ручную гранату с земли и хотел подать ее доктору, но, поднимая, он так сжал ее в своем кулачище, что донышко металлического цилиндра отвалилось и все содержимое просыпалось на землю, и он подал доктору лишь пустую и сломанную жестянку.

— Вы сломали ее, — жалобно, извиняющимся тоном сказал Пиккеринг, — а то она могла бы разорвать вас всех.

— Ах, простите, — издевался над ним Хромой, — если бы я не сломал ее, она разорвала бы меня, возможно. Но я даже не заметил, как сломал это грозное оружие. Так чем же все-таки ты сильнее нас, жалкий хвастунишка, лягушка, воображающая себя гориллой, чем же?

— Ну, наконец, этим, — прошептал доктор Пиккеринг, указывая на книги. — Мы единственные из живых существ создали культуру, мы имеем историю, поэзию, живопись, мы имеем Шекспира, Гете, Данте, Леонардо да Винчи… — говорил доктор с воодушевлением, но внезапно осекся, увидев, что страницы из его книг жадно запихиваются в рот горилльими детенышами, которые разжевывают их и затем выплевывают друг в друга. С большим оживлением юные гориллы переплевывались разжеванными бумажными мякишами.

А Хромой издевался:

— Наши детеныши умнее вас. Они хоть получают развлечение от ваших книг и вашей культуры. А вы? Может быть, ваша культура заменит вам пищу или жен или силу ваших рук?.. Подумаешь: создали историю! И у нас есть история. Вот недавно мы напали на стадо слонов. А несколько раньше разрушили деревню дикарей, а еще раньше — я убил двух охотников. А в прошлом году — раздробил череп своему предшественнику, прежнему вожаку этого стада Длиннозубому. Ну, чем не история? А литература? У нас есть и литература и музыка. Правда, всего одна песня, но она стоит всех ваших сочинений, потому что выражает решительно все наши мысли, чувства, мечты и переживания. А ну-ка, обезьянушки, заведем наш рев…

По приказу вожака все самцы вскочили на ноги и начали, грузно пританцовывая, неистово бить себя кулаками в грудь, разжигая свою ярость. При этом все разом зарычали, и рев этот звучал так ужасно, так громко и яростно, что дрожь прошла по телу Пиккеринга. Доктор попытался вникнуть в содержание рева, и смог кое-как перевести его на человеческий язык.

— Ну, как? — горделиво обернулся Хромой к доктору.

— Не плохое у нас искусство? Так в чем же люди нас превзошли?

Доктор уже не знал, чем еще доказать преимущество человека перед обезьяной.

— Наконец в этом, — неуверенно прошептал он, указывая на свой костюм, — в том, что мы всегда пристойно одеты и закрываем свой срам…

— Вот так преимущество! — взревел Хромой и сорвал с доктора его пиджак, жилет, брюки, а затем и нижнее белье… — Вот так величие! Вот и остался ты, в чем мать родила. А попробуй-ка, сдери ты с меня мою одежду!.. Что же касается пристойности, так действительно тебе есть что закрывать и прятать, а нам так нечего. Эй, обезьянушки, глядите на этого безволосого урода, вот так чудовище!..

Все подскочили к доктору и стали с любопытством разглядывать его жирное, розоватое голое тело. Самки и детеныши совершенно бесцеремонно перекатывали его с боку на бок, с живота на спину, щупали, трогали, залезали пальцами в рот, в уши, издеваясь над необычным видом его тела.

Бедный доктор Пиккеринг переживал нечто ужасное. Он не в силах был больше терпеть и, приподняв голову, умоляюще прошептал:

— Убейте меня, убейте меня ради всего святого!

— Лежи ты, дай и другим на тебя посмотреть, — легонько прихлопнул его по макушке Хромой, так что он чуть было опять не потерял сознание. И тогда доктор Пиккеринг понял: когда человек остается голым, он уже перестает быть человеком. У него не остается никакой защиты, даже руки ему некуда спрятать. У него не остается уже веры ни в человеческую культуру, ни в собственное достоинство. Он слабее и беспомощнее лягушки.

Так доктор Пиккеринг остался жить с гориллами. Он жил вместе с ними, питался их пищей, занимался их делами, развлекался их развлечениями.

Обезьяны носились по лесу, перепрыгивая с дерева на дерево, а доктор Пиккеринг бежал за ними по земле, спотыкался, падал, вскакивал, опять бежал, догоняя стадо, потому что за отставание он получал такие подзатыльники и затрещины, от которых долго потом не мог оправиться.

Все его тело покрылось синяками, ссадинами, ушибами. На нем запеклась кровь, грязь. Рыжая щетина покрыла его шею и щеки.

Неспособный ни к драке, ни к бою, ни к добыванию пищи, он был приспособлен гориллами для ухода за малышами. На его обязанности лежало колоть орехи и развлекать малышей.

Малыши были довольно грубые и невоспитанные, и доктор Пиккеринг не раз вспоминал Институт для благородных фокстерьеров своей супруги. Вот бы дать такое же воспитание гориллятам! Но они не получали никакого воспитания и поэтому нередко теребили доктора за бороду, колотили его до полусмерти, кусали его и щипали. А он должен был терпеть и молчать, потому что за малейший протест взрослые гориллы избивали его еще более жестоко, чем малыши.