Клиффорд Саймак - Поющий колодец

– Почитай приехали, – ответил он. – Мили три будет. Но скажите, незнакомец, зачем он вам?

– Хочу просто поглядеть.

– Не на что там глядеть, – покачал головой фермер. – Нет там никого. А раньше люди были, с полдюжины ферм. Жили, возделывали землю, да только уж давным-давно, лет шестьдесят, а то и поболее будет. Потом все куда-то перебрались. Землю кто-то купил, да не знаю кто. Некоторые держат здесь скотину – по весне покупают ее на Западе, пасут здесь до осени, потом сгоняют и откармливают зерном на продажу.

– Вы уверены, что там никого?

– Ни единой души. Раньше были. То же и с домами. Ни жилья, ни строений. Некоторые сгорели. Должно быть, детишки со спичками баловались. Наверное, думали, что так и надо. Гребень пользуется дурной славой.

– В каком смысле дурной славой? При чем тут дурная?..

– Взять хотя бы поющий колодец. Хотя лично я не знаю, при чем тут колодец.

– Не понимаю. Первый раз слышу о поющем колодце.

– Это колодец старика Нэда Паркера, – рассмеялся фермер. – Он поселился там в числе первых. Вернулся с войны и купил землю. Задешево – ветеранам Гражданской продавали земли правительства по доллару за акр, а в те времена вся здешняя земля была правительственной. Нэд мог купить за тот же доллар за акр жирную ровную землю в прерии Блэйка, милях в двадцати отсюда, но он был не из таковских. Он знал, чего хочет. Ему нужно было, чтобы дрова были под рукой, чтобы неподалеку бежал ручей, чтобы поблизости была охота и рыбалка.

– Насколько я понимаю, здесь с этим не сложилось?

– Очень даже сложилось, если не считать воды. Там был большой родник, на который он рассчитывал, но выпало несколько засушливых лет, и родник начал иссякать. Он так и не иссяк, но Нэд напугался, что вдруг такое случится. Родник бьет и по сей день, но Нэд был такой человек, что не хотел, чтоб засуха застала его врасплох. И надумал пробурить колодец. На самом верху гребня, боже ты мой! Нашел буровика и приставил его к делу. Наткнулись на водоносный пласт, но воды было мало. Уходили все глубже и глубже, но все без толку, пока буровик не сказал: «Нэд, единственный способ найти воду – это углубиться до уровня реки. Но дальше каждый фут обойдется в доллар с четвертью». Ну, в те времена доллар с четвертью был порядочной суммой, но Нэд уже убухал в этот колодец столько денег, что велел продолжать. Так что буровик продолжил. О таких глубоких колодцах никто и не слыхивал. Народ приходил только для того, чтобы поглядеть, как бурят. Это рассказывал мне дед, а ему – отец. Добравшись до уровня реки, они нашли массу воды. Этот колодец никогда бы не пересох, но вот как качать воду? Поднять ее надо было ужасно высоко. Тогда Нэд купил самый большой, самый тяжелый, самый мощный ветряк из всех, какие бывают. Ветряк обошелся в целое состояние, но Нэд не жаловался. Ему нужна была вода, и он ее получил. В отличие от большинства ветряков с этим проблем не было – его выстроили на века. Ветряк и сейчас там, и все работает, хотя воду больше не качает: привод насоса много лет как сломался. Та же история с механизмом управления пропеллером, то бишь с рычагом, который тормозит лопасти, так что теперь он крутится без остановки и усмирить его нет никакой возможности. Тарахтит без смазки все громче и громче. Рано или поздно все ж таки замолкнет – сломается, да и все тут.

– Вы говорили, что колодец поет, а рассказали обо всем, но только не об этом.

– Ну, это курьезная штука. Порой он поет. Если встать на платформе над скважиной, чувствуется поток воздуха. По слухам, когда этот сквозняк был сильным, то колодец вроде как гудел. Говорят, он и теперь гудит, хотя сам я толком не знаю. Кое-кто утверждал, что он гудит при северном ветре, но и тут поручиться не могу. Сами знаете, у людей всегда готов ответ по любому поводу – есть им что сказать или нет. Насколько я понимаю, те, кто говорит, что колодец поет при северном ветре, объясняют это тем, что сильный ветер с севера дует прямиком на обращенные к реке скалы. В этих скалах есть уходящие под гребень пещеры и трещины, и вроде бы некоторые трещины выходят прямиком в колодец, а там воздух мчится вверх по скважине.

– По-моему, это немного притянуто за уши, – заметил Томас.

Фермер поскреб в затылке.

– Ну, не знаю, врать не буду. Это все со слов старожилов, а их уж нет: перебрались отсюда много лет назад. Вдруг сорвались со своих мест, да только их и видели.

– Все разом?

– И тут я не в курсе, но навряд ли. Не могли ж они уехать все скопом? Сперва одна семья, за ней другая, а там и третья, пока не разъехались все. Это ж было давным-давно, теперь никто и не упомнит. Никому не ведомо, почему они сорвались. Знаете, ходят странные рассказы, то есть не совсем рассказы, а просто всякие разговоры. Кто его знает, что там было, – насколько мне известно, никого не убили и не ранили, просто всякие странности. Скажу вам, молодой человек, что без крайней нужды я на гребень Паркера не ходок, да и все мои соседи тоже. Никто не скажет толком почему, да только не пойдем.

– Буду осторожен, – пообещал Томас.

Хотя, как оказалось, осторожничать было незачем – наоборот, стоило выехать на гребень, как нахлынуло необъяснимое чувство родины, будто вернулся в край детства. Гребень вздымался над окрестностями, словно выступающий позвоночник земли, и, шагая по нему, Томас ощущал, как охватывает его влияние личности этого края, облекая душу будто теплый плащ, и одновременно вопрошал себя, может ли земля обладать личностью.

Как только проходивший по Военному гребню проселок миновал последнюю ферму и начался гребень Паркера, дорога тут же превратилась в заросшую травой тропу, напоминающую, что когда-то здесь ездили повозки и ходили люди. Вдали ажурным силуэтом замаячил ветряк, с легким тарахтением махавший лопастями под дуновениями ветерка. Проехав мимо, Томас остановил фургончик и немного побродил по склону, пока в устье оврага не наткнулся на по-прежнему живой родник, потом вернулся к машине и отогнал ее с дороги вниз, под росший у родника осокорь. Это было лишь позавчера, и отъезд можно отложить еще на денек.

Теперь, у ирисовой полянки, Томас огляделся и попытался представить, как все это выглядело раньше, увидеть окрестности глазами предка, вернувшегося с войны и заполучившего собственный надел. Должно быть, тогда еще водились олени – ведь старик бредил охотой, а дело было еще до великого пожара в начале 1880-х, погубившего множество дичи. Были и волки – сущий бич для овец, которых в те дни держал каждый уважающий себя хозяин, а среди кустов изгороди посвистывали цесарки, тоже имевшиеся в каждом доме. И очень возможно, что по двору бродили еще и павлины, гуси, утки и куры. В конюшне били копытами добрые кони, которые тогда играли важную роль в хозяйстве. Но прежде всего предметом гордости хорошего землевладельца были ухоженные амбары, сытые стада, пшеничные и кукурузные поля, молодые сады. «Интересно, а каков был из себя старина Нэд Паркер, деливший свое время между домом и мельницей?» – гадал Томас. Должно быть, плотным и кряжистым, как водится у Паркеров, стариком с армейской выправкой, ведь он провоевал четыре года. Ходил он, вероятно, заложив руки за спину и высоко подняв подбородок, чтобы не упускать из виду предмет особой своей гордости и почитания – ветряк.