Евгений Лукин - Зона Справедливости

— Мне ведь ещё на работу сегодня… — неубедительно молвил он.

— Тебе ж к четырём, — напомнил всезнающий Борька. — Да и что там пить-то? На донышке же, вот столько!.. — И, жалобно наморщив лоб, звероподобный электрик изобразил из правой руки подобие разводного ключа, настроенного на крупную гайку.

— Я ведь ещё не каждого к себе приглашу… — радостно заливал он, пока они шли мимо мусорных ящиков, мимо временно осиротевшей серой «Волги» — к четвёртому подъезду. — Один пить — не могу. Ну не могу — и всё! Н-но… — Борька выкатил глаза и поднял корявый палец. — Только с хорошими людьми, понял? Взять тебя… Человек умный, образованный… в компьютерах секёшь…

Навстречу, разбрызгивая сапожками снежную слякоть, пробежала крохотная девчушка с ярким рюкзачком за плечами.

— А-а, попалась? — возликовал электрик, страшно разевая щетинистую людоедскую пасть. — Кто вчера музыкалку прогулял? Смотри, мамке твоей скажу — она тебя живо кверху тыном поставит!..

— Ага! Щаз! — огрызнулась кроха, даже не остановившись.

— Видал?.. — посетовал Борька, кивнув вслед. — Ничего уже не боятся. Пороть-то некому…

— Сирота, что ли? — не понял Колодников и тоже проводил девчушку сочувственным взглядом. — Безотцовщина?..

— Да нет… — нехотя отозвался электрик. — Всё есть. Отец есть, ремень есть…

— Так за чем же дело стало? — спросил Алексей, честно сказать, позабавленный странными словами электрика.

— А так… — уклончиво молвил тот. — Некому — и всё.

Они вошли в подъезд и спустились по гулкой короткой лестнице, упёршейся в железную дверь. «Бендёжка» оказалась весьма обширным подвалом, пожалуй, чуть побольше Димкиной комнаты. Стены её были почти полностью забраны сваренными из уголков стеллажами, на которых чего-чего только не валялось. В многочисленных выбоинах бетонного пола тускло мерцали металлические опилки.

— Садись, сосед… — Борька указал Колодникову на табурет рядом со слесарными тисками, сам же отомкнул ободранный сейф и поставил на окованную жестью столешницу пустую на три четверти бутылку водки.

— Старухи — не в счёт, — изрёк он что-то непонятное, продолжая сервировать верстак. Размёл опилки, выложил кусок копчёной рыбы на промасленном бланке, после чего наполнил всклень две приблизительно равные стопки, стеклянную и пластмассовую. — Они здесь уже сто лет живут… За сто лет любой дурак смекнёт… — Тут он приосанился и развернул грудь пошире, чтобы виден был клинышек тельняшки. — За тех, кто в море, сосед!

Алексей выпил за тех, кто в море, и, кашлянув, закусил обрывком копчушки. Хотел вернуть беседу к загадочной Борькиной фразе насчёт старух, раз уж тот сам завёл об этом речь, но электрик успел заговорить первым. Как всегда.

— Да-а… — протянул он раздумчиво. — Вот так… Загремел, значит, в травматологию… Башка пробита — ладно. Бывает. Шпангоуты поломаны — тоже… Но у меня же там ещё колотые раны на заднице обнаружили!.. А, сосед? Прикинул? Ко-ло-ты-е!..

Алексей моргал. Ход мысли электрика был ему, честно сказать, не совсем понятен. А тот вдруг замолчал и пытливо взглянул на гостя.

— Ты как вообще, Алексей Батькович? Куришь?..

— Вообще курю…

— А я — бросил, — доверительно сообщил Борька. — Годы уже, знаешь, не те, здоровьишко поберечь надо… Так что извиняй: захочешь подымить — дыми за дверью… А вот давай-ка мы лучше добьём её, родимую… Чего ей здесь стоять?

С этими словами он разлил остаток водки и произнёс ещё один тост, тоже как-то там связанный с флотской тематикой. Затем опустевшая бутылка, стопки и даже промасленный листок с рыбьими костями стремительно канули в сейф, где и были заперты на ключ. Верстак вновь принял вполне рабочий вид.

— Ну вот… — удовлетворённо проговорил Борька, присаживаясь на второй табурет и смахивая последние улики. — А теперь слушай историю… Пришёл это я однажды с работы, борща разогрел. Неженатый ещё был, а жил на «алюминьке»… Разогрел, налил… И только это я первую ложку зачерпнул — влетает камень в форточку. И — бац! — точно в тарелку! Разбить, правда, не разбил, но морда, сам понимаешь, вся в борще. Кладу ложку, утираюсь, выхожу во двор (квартира в нижнем этаже была)… Перед подъездом бабушки сидят на скамейке, вроде как у нас. «Кто?» — говорю. Ну, они показывают… Я смотрю: идут два амбала, причём не спеша идут, будто так и надо. Я разозлился, догнал их — и давай мозги вправлять. Они послушали-послушали, потом обиделись, начали меня бить. А здоровые — летаю от одного к другому, только размахнуться успеваю… Потом думаю: нет. Этак они ведь меня совсем убьют. Побежал, короче… Они — за мной. Догоняют и бьют, догоняют и бьют! Я мимо бабок в подъезд — они за мной! Забегаю к себе — они за мной! Веришь? В квартиру вскочили — до того обиделись… А на стенке у меня тогда коврик висел и сабля… Ну, не турецкая, а такая, знаешь, чуть попрямее… Выхватываю саблю — и на них! Они — от меня! Два квартала гнал! Догонял — и в задницу колол… Хорошо ещё дворами возвращался, а то бы точно в ментовку сдали. Иду ощеренный, в руке — сабля, с острия кровь капает… Прохожу мимо бабок, а они мне: «Ой, Боря, мы ж тебе не на тех показывали-то… Это мальчишки бросили…»

Борька замолчал и уставил на Колодникова мутновато-синие загадочные глаза.

— Погоди… — ошалело сказал тот. — Ты о чём рассказываешь — об арке или… Когда это было-то?..

— Да лет двадцать назад… Даже, считай, двадцать один… — На людоедских, слегка вывороченных губищах Борьки играло нечто этакое, что при иной внешности собеседника можно было бы назвать тонкой улыбкой.

— А в реанимацию ты когда попал?

— В травматологию, — сурово поправил Борька.

— Ну, в травматологию…

— В позапрошлом году…

— То есть ты хочешь сказать… — запинаясь, проговорил Колодников, — что они тебя чуть ли не двадцать лет искали, потом нашли, подстерегли в арке — и…

Электрик Борька ухмыльнулся.

— Не, не допёрло… — посетовал он, с удовольствием разглядывая сбитого с толку Алексея. — Ну ничего, допрёт помаленьку. Ты ж у нас умный… В компьютерах вон секёшь…

Выйдя из троллейбуса в солнечный звонкий март, Алексей Колодников внезапно почувствовал себя молодым. Ощущению этому способствовало ещё и то, что, вернувшись от Борьки, он догадался просушить ботинки на батарее парового отопления и отыскать в шкафу чистые носки.

По мокрым асфальтам оглушительно трещали шины, слышались щелчки обрывающихся с крыш сосулек, с шорохом разлетались по тротуарам льдышки. И даже когда путь Алексею перекрыла посверкивающая чёрная жижа, он не только не обиделся, но ещё и оглянулся потом с благодарностью, промурлыкав что-то насчёт грохочущей слякоти. Действительно, погодка стояла — из раннего Пастернака; Ходасевич здесь был бы просто неуместен… Весна, братцы, весна! Ещё десяток шагов — и выглянет из-за поворота старинный двухэтажный особнячок, сложенный из тёмно-красного кирпича.