Владимир Моисеев - Одинаково испорченные

Мне немедленно захотелось распространить это правило на остальных людей.

— Так вот почему Брежнев решил подписать «Малую землю»? Подписал и надломился. Бывает, — представленный исторический экскурс показался забавным и поучительным.

— Есть вещи, которые следует делать исключительно самому, не перепоручая знакомым, — Абрикосов, в свою очередь, грустно улыбнулся.

— Ага. Надо научиться отвечать за свои поступки.

Его грустная улыбка показалась неприятно многозначительной. Этап легкого трепа закончился, беседа неуклонно двигалась к своей кульминации, то есть с минуты на минуту Абрикосов должен был перейти к истинной цели своего визита. Не могу сказать, что меня разбирало любопытство, скорее было тревожно. Этот человек нравился мне все меньше и меньше.

— Вот так, — сказал Абрикосов и замолчал.

Это было неожиданно. Я догадался, что он предлагает продолжить разговор мне. Возникла неприятная пауза. Чего он ждал от меня — не знаю. Вот и сказал первое, что пришло в голову:

— Будем ждать, когда в наших благословенных краях появятся любители до блеска вылизывать свои тексты на компьютере. Только, как известно, в литературе умение гладко писать далеко не самое главное. Мне, например, смысл подавай.

— Правильно, правильно. Но довольно часто порядок в тексте помогает его создателю навести порядок в собственной голове. Так ведь бывает, не правда ли?

— Вы говорите загадками.

— Неужели вы не в состоянии привести ни одного примера современной прозы, в которой бы хороший русский язык естественным образом соединялся с глубокими мыслями автора?

— Наверняка есть, я не спорю. Только в голову ничего вот так сразу не приходит.

— А Игнатьев?

— Игнатьев? А что Игнатьев?

— Глубокий парень.

— Честно говоря, не читал пока. Он как-то подарил мне свою книжку, но, признаться, руки не дошли. Слышал, что-то антиправительственное.

— Ерунда! Абсурд! Надо же такое придумать! Ничего антиправительственного в текстах Игнатьева нет и в помине, поскольку во время работы он о правительстве не думает. Не удивлюсь, если он вообще не интересуется проблемой власти. И о начальниках не думает.

— Мне трудно представить тему, которая не способна была бы задеть самолюбие нашего правительства. О чем бы не заходила речь, им кажется, что это про них.

Абрикосов пристально посмотрел на меня. Или мне только показалось, что взгляд его стал тяжелым и опасным. Не люблю, когда меня так разглядывают. Обычно такое позволяют себе только люди, уверенные, что поймали меня в ловушку.

— А какую свою книгу он подарил вам?

— Такая тоненькая синяя книжица с очень длинным названием. «Двенадцать невыдуманных историй из жизни Мартина». Так кажется.

— Я так и думал, и совсем она не антиправительственная! — обрадовался Абрикосов. — Она о вере в Бога и вере в людей. Игнатьев написал о Мартине Лютере, точнее, о человеке, у которого очень много внешнего сходства с Мартиным Лютером, но есть и отличия. Потому он просто Мартин. Игнатьев не хотел писать биографический роман, это скорее фэнтези, действие которого происходит в явно искусственно созданном мире. Это позволяет автору не обращать внимания на исторические реалии. Игнатьева интересует исключительно конфликт веры и официальной религии. И даже резче, он хотел получить ответ на вопрос: принадлежность к социуму — это обязанность или осознанная необходимость? Даже еще резче: хорошо или плохо принадлежать к социуму? Вопрос слишком индивидуальный, чтобы быть только политическим. Не политикой одной жив человек.

— Признаю, что такой подход вполне возможен.

Абрикосов торжественно кивнул, словно подтверждая мои слова, и отправился восвояси. Я думал, что он скажет что-то еще, но он покинул мой дом молча, даже головы не повернул. Надо полагать, посчитал, что цель, которую он поставил перед собой, достигнута.

Я ничего не понял. Зачем меня посетил Абрикосов? Что ему было нужно? Был ли его визит неким намеком? Если он добился цели, то в чем она состояла? Не могу сказать, что мне хотелось найти ответы на эти вопросы. Я бы предпочел остаться в неведении. Не зацепило. Скорее всего Абрикосов решал какую-то свою частную проблему. И если он хотел сделать так, чтобы я не догадался, в чем она состоит, ему это удалось. Робкая надежда на то, что после визита отца и получения подробных разъяснений, загадочные ситуации вокруг меня прекратятся, не оправдалась. Опять двадцать пять, открывай ворота! Впрочем, я стал привыкать к мысли, что происходящее вокруг имеет ко мне лично слишком малое отношение. В следующий раз придется посоветовать Абрикосову излагать свои проблемы более внятно, чтобы намеки стали понятнее. Если, конечно, он интересуется моим мнением.

Но прочитать первую историю из книжки Игнатьева я все-таки сподобился. Оказалось, Абрикосов оставил свой экземпляр возле клавиатуры. Настойчивость Абрикосова удивила меня. Исчезли последние сомнения, выходит, он хотел, чтобы я прочитал книгу Игнатьева. Зачем? Придется читать.

Лето 1517 года выдалось знойным и необычайно засушливым. Народ готовился к голодной зиме. Завсегдатаи пивных связывали неизбежную природную катастрофу с неожиданным прекращением отлова и сжигания еретиков.

Профессор из Гетенберга Ниавариус написал научный трактат, в котором многословно и мудрено рассуждал о зависимости количества выпадаемых в округе осадков от числа сожженных врагов церкви. Опираясь на цифры, он убедительно доказал, что чем больше в городе разжигали очистительных костров, тем больше влаги посылало небо и, естественно, пышнее колосились окрестные пашни. В ученых кругах трактат приняли с интересом, рассматривая его, как еще одно хитроумное доказательство существования Бога.

Совсем иначе смотрели на ситуацию крестьяне. Далекие от политики и вообще от каких-либо теорий, они решили позаботиться о себе самостоятельно, возобновив, пока не поздно, охоту на ведьм и колдунов. Для проведения столь богоугодного дела в округе образовался Союз хлебопашцев, который на первом же митинге постановил отловить некоего Михеля Кроткого, торговавшего на местном базаре странным хмельным напитком с непредсказуемыми свойствами. Пусть, мол, на небесах увидят, что впредь еретикам прощения не будет. Впрочем, мужики, объединившиеся в Союз, были, в общем-то, ребятами законопослушными, они не стали спешить с самосудом, а обратились с просьбой о сожжении негодяя к местному епископу, как и положено было испокон веков. Но тот, к немалому их удивлению и против обыкновения, отказал, призвав хлебопашцев к смирению и милосердию.