Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)

Люди перед Патриаршими Палатами ещё не слышали откровенности тех, к кому обращались: в отличие от Петерберга, в Столице пока не размещали радиодинамики на улице. Смешнее же всего было то, что и сами члены Четвёртого Патриархата наверняка ещё не успели ознакомиться с тем, как звучат в записи.

Опасно недооценивать силу слова — пусть даже не заверенного печатями, а всего лишь устного. Тем более опасно недооценивать её в наш век прогресса и стремительно развивающихся технологий.

Конечно, Росская Конфедерация сделала всё, чтобы этот прогресс замедлить. Если задуматься отстранённо, доходит до полнейшего абсурда: радиосвязь изобрели почти двадцать лет назад, а восемь лет назад во всех крупнейших городах отечества уже стояли непонятно для чего предназначенные вышки. По радио крутили музыку, постановки, но даже хроники в некоторых ыздах — как, в частности, и в ызде Петербержском — зачитывать отказывались, поскольку это «несолидно». Несолидно! Хэр Ройш наморщил нос.

До чего же бессодержательные поводы отказаться от новшеств выискивает себе тривиальная лень.

«Я никогда не был в Германии, — обратилось его перо к герцогу, — но слышал, что в вашей стране первейшей добродетелью почитают труд. Поэтому я решил взять на себя труд уведомить вас…»

Между радиовышками Росской Конфедерации не было налажено связи, они не складывались в сеть. Зачем, если Четвёртый Патриархат почитает такую форму обращения с народом ниже своего достоинства? Жителям Куя было не слишком интересно, что происходит в Кирзани (хотя как раз кирзанцы вели более чем осмысленное вещание, пусть и с местным колоритом), а фыйжевцы спокойно спали и без старожлебинских хроник.

До сегодняшнего дня.

Хэр Ройш отложил перо и, кинув взгляд на часы, потащил ползунок приёмника в сторону.

Старожлебинск он поймал почти сразу — сам по себе сигнал бы не добрался до Столицы, но сегодня все радиовышки Росской Конфедерации сменили режим вещания силами постепенно разосланных по городам умельцев из Второй Охраны. Теперь вышки не только посылали сигнал на ближайшие окрестности, но и подхватывали сигналы чужие, передавая их по всей стране — от Столицы до Фыйжевска.

Сегодня росы вдруг узнали, как живёт их отечество. Всё, целиком. И радиосигнал из Старожлебинска добирался до приёмника в башне с курантами через Спеченск, Новно, а потом и саму столичную радиовышку.

— …снова старожлебинские хроники, и мы позволим себе не тянуть. Господин Тарий Андреевич Кожгелижен, владелец всего металлообрабатывающего комплекса нашего любимого города, наконец-то объявил о помолвке с баронессой Селёцкой. По этому радостному поводу Городской совет также решил выступить с инициативой и обнародовал ряд указов, судя по всему, негласно обсуждавшихся в его кулуарах на протяжении последних недель. В первую очередь они касаются реорганизации самой структуры Городского совета: в частности, открытым объявлен Комитет по старожлебинскому хозяйству, который согласился возглавить упомянутый господин Кожгелижен… — сигнал вильнул в сторону. — …нического корпуса города Старожлебинска, объявил, что наш наместник, мистер Фьюри, тяжело болен и, цитирую, «не имеет обязательства комментировать противозаконные начинания». Источники, приближенные к наместническому корпусу, тем не менее, сообщают, что мистер Фьюри попросту сбежал…

И, вероятнее всего, сбежал недалеко: грозная Вишенька Ипчикова, вооружившись десятком солдат Второй Охраны, намеревалась его догнать. Мистер Фьюри был даже непреклоннее хэра Штерца. С Кожгелиженом же оказалось чрезвычайно просто найти общий язык: по отцу он был чухонцем, корнями уходил под Петерберг, а жажду поднимать промышленность разделял. В сущности, Старожлебинск оставался крупнейшим и наиболее пахуче цветущим городом Росской Конфедерации именно благодаря ему и двум его старшим братьям. Помолвка с баронессой Селёцкой, наверняка обустроенная хитрой Вишенькой, дала этой фамилии официальное право взяться за рычаги власти обеими руками.

Рука же хэра Ройша подтолкнула ползунок дальше.

— …что творится у нас, вы и сами знаете, дорогие кирзанцы, — еле-еле выкарабкался из помех раскатистый мужской голос. — Так вот я вам хочу сообщить, что не только у нас! Да, не только! Вот послушайте, послушайте, какой нам сигнал из Столицы переслали — это, значит, говорит граф Асматов, член Четвёртого Патриархата. — В приёмнике долго возились, выставляя плёнку с записью, совсем недавно прозвучавшей в Столице. — «Европы на пороге войны… — скрипел и трещал Асматов, — из-за чего городишки победнее, вероятно, вынуждены будут в буквальном смысле голодать…» — тут конферансье оборвал его и влез сам: — «Городишки победнее» — это знаете кто? Это, доложу я вам, мы сами и есть! Там дальше ещё один говорит — мы вам вечером запустим плёнку, сейчас тут… тут ведь горит… Но вы мне, братцы, так поверьте: он говорит, что, мол, пусть уж лучше мы поголодаем, чем война в Европах! Понимаете?!

Сигнал взвизгнул и оборвался. Хэр Ройш усмехнулся. Из Кирзани господа фаланги обеспокоенно писали, что город мечтает последовать примеру Петерберга: перерезать всех, кто плохо стоит, и объявить о своей независимости. Но хэр Ройш по этому поводу не переживал, поскольку подражательство роднило Кирзань с Петербергом. Ей не захочется идти наперекор старшему брату, ставшему столь ценным источником вдохновения, а петербержское происхождение оказалось лучшей рекомендацией фалангам-студентам, рискнувшим в Кирзань поехать.

Ползунок уткнулся в правый бок приёмника, но Куй и Фыйжевск молчали. Хэр Ройш пробежался по другим, менее значимым городам. В Супкове исполняли романсы — уже не первый день те звучали по радио с четырёх до пяти вечера. Это означало, что ситуация там пассивно-благоприятная: смены ключевых фигур не произошло, но старые согласны прислушиваться к колебаниям порядка. Тьверь молчала, воздерживаясь от вещания.

Со стороны могло бы показаться, будто хэр Ройш нарочно подгадал единый момент, когда по всем городам Росской Конфедерации старая власть окончательно бы перевернулась. Но это, само собой, было не так. Подобные процессы не могут разрешиться в один момент, даже если некто совершает выходящий из ряду вон поступок — как Твирин, расстрелявший Городской совет. Но ведь и после Твирина революция в Петерберге тянулась долго. Ровно то же самое происходило и в остальных городах отечества, а прямая патриаршая речь по радио призвана была даже не подстегнуть, а скорее скрасить этот процесс. Хэр Ройш активно вёл переписку и с Кирзанью, и с братьями Кожгелиженами лично.

Подобные процессы не могут разрешиться в один момент, но в то же время темп жизни нарастал, будто недавно вставший на рельсы поезд революции наконец-то сумел оставить перрон позади. Первое время в Столице Мальвину и Золотцу достаточно было встречаться со своими контактами раз в три дня; теперь же письма приходилось забирать ежедневно, и тех всё равно накапливалось по два десятка. Когда граф Жуцкой сообщил хэру Ройшу и Скопцову об участи, уготованной Петербергу, возможный конец родного города показался обоим концом света, но сейчас стало видно, что угрозу можно отвести, варианты — изыскать, до сведений — добраться, а ситуацию — вывернуть себе на пользу, и ужас отступил, как отступал когда-то ужас перед экзаменами, генералами и осадой. События настоящего и образы будущего мелькали, как цветные картинки в индокитайском бумажном проекторе.