Брайан Олдисс - Оксфордские страсти

– Ч-черт, вот вы и скажите! – воскликнул Джереми.

Валентин состроил гримаску, которая могла сойти за улыбку.

– Потому что нет ответа на вопрос, что такое реальность. Ничто не способно адекватно описать механизм действия Вселенной или же механизм бытия. Никакие формулы, никакие слова, никакие идеи не зашли так далеко. А если такое объяснение и существует, наш мозг не обладает возможностями для понимания.

– А где же во всем этом, с вашего позволения, душа человека? – спросил Робин.

– Там же, разумеется, где и всегда. Мы же не позволим принизить себя такой незначительной вещи, как наше место во Вселенной. Мы должны ликовать или по меньшей мере быть счастливыми на том основании, что любые наши представления о мире не соответствуют действительности – и не могут ей соответствовать! Наша Вселенная непостижима. Поэтому, на мой взгляд, и эта плита, и высеченная на ней надпись никакого значения не имеют.

Он взмахнул правой рукой – отмахнулся и умолк.

В наступившей тишине Хетти прошептала ему на ухо:

– Поздравляю, Вэл! Я слышала, как вы сказали «счастливый»!

– Я его скажу опять и опять.

– Однако выводы ваши мрачны.

– Ничего подобного: они лишь дают облегчение, блистательная леди.

С места поднялся Стивен Боксбаум.

– Спасибо, профессор Леппард, за анализ возникшей у нас ситуации. Я, по крайней мере, уверен, что вы проникли в самую суть послания Каккабука. Что это послание не может повлиять на нас, как повлияло на преподобного Тарквина Феррерса. Что у него была лишь очередная догадка, притом драматическая, о том, в чем суть нашей Вселенной. И что мысль человеческая не в состоянии объять собою природу… Так что и вы, отец Робин, – Стивен повернулся к викарию, – можете не беспокоиться. Вашей жизни ничто не угрожает.

Робин с сомнением спросил:

– Так что же, выходит» не будет мне диких собак?

– Их нет в природе. Вы можете заключить эту плиту в раму и повесить на стенку как безвредную безделушку или отослать на хранение в Британский музей.

– А я предлагаю проголосовать за то, чтобы мы сохранили ее для выставки во время праздника, – раздался голос Родни, и в кои-то веки все с воодушевлением с ним согласились.

Стивен вновь повернулся к Валентину:

– Я только думаю, профессор, что ваш анализ ситуации в целом слишком глубок. Большинство из нас не сомневается в существовании обычной реальности. Возможно, мне даже не стоит так ее называть, ведь «обычная реальность» – само по себе оксюморон… Я могу сказать, что для меня реальность, разумеется, включает и Хэмпден-Феррерс, и Англию, и Великобританию. Великобритания для меня – символ стабильности и стойкости духа, которой требует стабильность в эпицентре перемен. В черную эпоху гитлеровского правления в Германии, когда нам объявили войну, Великобритания в одиночку защищала демократию и свободу. Ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты Америки не пришли к нам на помощь… Это страшное время, к счастью, давно позади, однако многие до сих пор носят, как шрамы, память о том, что пережили тогда их деды и бабки. Мы должны помнить и о смелости Великобритании, которая одна противостояла безумной жестокости Третьего рейха. Я член еврейской семьи, которую преследовали фашисты, но когда мы оказались здесь, нам дали приют мы смогли заново построить наши жизни. И поэтому реальностью для меня навсегда остаются эта храбрость, эта стабильность.

Валентин распахнул объятия и широко улыбнулся:

– Как я могу не согласиться с вами, друг мой? Метафизика – одно дело, а патриотизм – совсем другое. Ну хорошо, кто отвезет теперь меня домой, на боковую?

Генри совершенно опешил:

– Господи благослови мои носки, да он взаправду улыбается!

Прозвонил будильник. Сэм Азиз выпростал руку из-под одеяла и шлепнул по звонку. Потом сел в постели и потер виски.

Рима приоткрыла слезящийся глаз и тут же закрыла вновь.

– Давай, просыпайся уже, ленивица! – воскликнул Сэм, добродушно ворочая Риму с одного бока на другой. – Подъем! Мне вчера так понравилось наше заседание. Мои друзья в этой комиссии большие интеллектуалы. Я часто вообще не понимал, о чем они говорят. А профессор Леппард лучше всех, он в этом смысле просто блистателен.

– О, не трогай меня, пьяра! [53]

– Нет, ты подумай, он считает, будто мы все живем внутри мочевого пузыря у свиньи… А я что всегда говорил?

– Вот и хорошо. Какой ты молодец, – застонала Рима. Она вяло попыталась встать с постели. Сэму это уже удалось.

– Вот тебе и реальность! – бормотал он, принимая душ и одеваясь. – Чертова реальность… Компания «Kapp» могла бы начать выпускать реальное печенье. «Съешь кусочек реальности и почувствуй, как оно есть на самом деле!» Покупали бы нарасхват как пить дать.

Он на пару минут опережал свое расписание. Снял засов с задней двери и вышел в узкий задний сад – взглянуть, как растет его стручковая фасоль. Тощий кот тут же ринулся через забор.

Фасоль выглядела прекрасно. Некоторые ростки уже Дюйма четыре. Сэм рассыпал на участке несколько голубых гранул против слизней и, довольный, вернулся в магазин.

Отперев дверь, он стоял на тротуаре, глядел по сторонам, ожидал утренние газеты. На улице никого. Сэму нравилось это время дня. Он пинком отшвырнул пустую пивную банку в сточную канаву. Он знал, что везде в мире серьезные беды: бесконечный экономический кризис в Аргентине, трудности в Ираке, голод по всей Африке, конфликт между Израилем и Палестиной, противостояние между Индией н Пакистаном. Сэм особенно презирал последний. Он был рад, что уехал оттуда, он высмеивал тамошнюю политику, он гордился тем, что был британским гражданином.

Кроме того, сегодня его сын возвращался из больницы. Его ноги в полном порядке, благодаря искусству хирурга. И хирург был из Азии.

В задней половине дома, в кухне, послышалась какая-то возня. По цементному полу зашлепали тапочки. Рима встала. Наверное, приготовила им обоим «Кэдбери».

Кто-то шел к магазину. Утреннее солнце у него за спиной превращало его в силуэт, но Дуэйна Ридли легко узнать по разболтанной походке и новой прическе «под какаду».

– Привет, Сэм, как дела?

– Здравствуй, Дуэйн. Вот-вот привезут газеты. Заходи, там Рима. Если повезет, она даст тебе какао.

– Спасибо, только что кружку чаю выпил.

Они стояли рядом и праздно глядели на дорогу.

– Что ты думаешь о Вселенной, Дуэйн? Можно ли объяснить ее существование?

– Не знаю. Никогда не пытался. Меня не колышет.

– Может, это и хорошо, что ее нельзя объяснить. Не то на этом кто-нибудь только зарабатывал бы себе политический капитал.