Нил Шустерман - Междумир

Любисток ушёл. Ушёл навсегда за Грань, в Великую Бесконечность. Воздух в том месте, где секунду назад сидел мальчик, переливался теперь волшебными красками, но прошло ещё мгновение — и сияние померкло.

Своей монетки у Ника больше не было. Он бросил её в Мэрин колодец желаний, как и все дети, находящиеся на её попечении — таково было условие доступа в королевство Мэри. Ну и ладно, ведь тут, прямо перед Ником, их было целое ведро!

Он вынул из него другую монету, положил её себе на ладонь и вновь почувствовал поток странного электричества. Но монета осталась холодна. Ник сразу понял, почему: если Любисток был готов к своему последнему путешествию, то он, Ник, нет. Значит, для него здесь, в Междумире, есть работа. И он, кажется, уже знал, в чём она будет заключаться.

Рыба-Молот с величайшим удовольствием, хоть и без особого успеха грыз стальную балку, когда к нему подошёл Ник.

— А который час? — спросил Рыба-Молот.

— Понятия не имею. Наверно, полдень. Слушай, Молот, ты не мог бы оказать мне услугу?

— Само собой. Какую?

— Ты не мог бы подержать вот это пару секунд? — И Ник положил ему на ладонь монетку. — Скажи, что ты чувствуешь: она холодная или горячая?

— Ого! — воскликнул Рыба-Молот. — Горячущая!

— Отлично, — молвил Ник. — Фокус не хочешь?

Мэри проснулась под вечер. Выглянув из окна каюты, она увидела серый бетон лётного поля. Они вернулись в Лейкхерст. Спидо упорно не желал сажать дирижабль где-либо в другом месте, утверждая, что у него внутри всё восстаёт против этого. Уговорить его приземлиться на Стальном молу было сущим испытанием нервов. Мэри решила, что убедить пилота доставить их на Манхэттен будет совершенно непосильной задачей.

Если им повезёт, то поезд, может быть, всё ещё здесь. Если нет — им придётся добираться пешком по мёртвым рельсам. При самых неблагоприятных условиях на это у них уйдёт несколько дней. А потом она должна будет заняться устройством всех новоприбывших на жительство и их интеграцией в созданное ею общество.

Количество её подопечных увеличилось чуть ли не вчетверо — и это буквально за один присест. Но, как она и говорила, места с избытком хватит на всех. Если понадобится, она отведёт под жильё ещё несколько этажей. Будет денно и нощно работать с Искателями, чтобы всех обеспечить мебелью и утварью. А до тех пор она каждому из новеньких уделит особое, личное внимание, наставит, поможет отыскать собственную, идеальную нишу. Монументальная и благородная задача, и с помощью Ника она, конечно, блестяще справится с нею.

Но выйдя из каюты, она, к своему огромному удивлению, обнаружила, что коридоры и салоны воздушного судна пусты. Нигде — ни внизу, ни наверху — не было слышно голосов. Наверно, Ник уже вывел их из дирижабля. Он такой молодец, со всем справился сам; и как любезно с его стороны дать ей отдохнуть — хотя, конечно, она вовсе не планировала проспать целый день.

Мэри спустилась по трапу, ожидая увидеть снаружи толпу ребятишек, но там тоже никого не было! Лишь одинокая фигура сидела на земле в сотне ярдов от дирижабля. Мэри направилась к ней.

Это оказался Ник. Он сидел, скрестив ноги, и не спускал глаз с «Гинденбурга». Мэри поняла — он ждал её. Около юноши стояло ведро с монетами.

Только теперь Мэри начала ощущать беспокойство.

— Какое большое мёртвое пятно, — сказал Ник.

— Да, всё лётное поле, — подтвердила Мэри. — Гибель «Гинденбурга» — очень значительное событие. Поле будет помнить его вечно.

Она ждала, что Ник скажет что-то ещё, но тот молчал.

— Так что же… — спросила Мэри, — где все?

— Ушли.

— Ушли? — переспросила Мэри, не уверенная, что правильно расслышала. — Куда ушли? Ты не мог бы выразиться поконкретнее?

Ник поднялся.

— Не знаю. Не моё дело.

Мэри заглянула в ведро. К её ужасу, оно было пусто. Она не могла поверить ни тому, что увидела, ни тому, что услышала.

— Все?! — она окинула взором лётное поле, втайне надеясь, что это неправда… Но нигде не было ни души.

— Что я могу сказать? — вздохнул Ник. — Все. Они все были готовы к уходу.

Впервые на своей памяти Мэри потеряла дар речи. Это было такое грандиозное предательство, что она не находила слов, чтобы выразить своё возмущение. То, что сделал Ник, было так же ужасно, так же отвратительно, как всё то зло, что Майки сотворил за все годы своего существования в качестве монстра. Да нет, это было ещё хуже!

— Ты хотя бы понимаешь, что наделал?!

Мэри сознавала, что кричит, но ей было всё равно. Как он посмел! Как он посмел так с нею поступить!

— Я очень хорошо понимаю, что сделал, — ответил Ник со спокойствием, коего так не доставало Мэри. — Я отправил их туда, куда они с самого начала должны были уйти.

— С чего ты взял, будто знаешь, куда им идти! Они были здесь, и это значит, что так им было предназначено — быть здесь!

— А я так не думаю!

— Да кому какое дело, что ты там себе думаешь!

Неужели перед ней тот самый Ник, которого она знала? Это же совершенно чужой человек!

А она-то ему доверяла! Думала, что они — команда, что вместе они будут благосклонно и великодушно руководить Послесветами, вести их за собой в вечность, и так будет всегда. И тут вдруг всё пошло наперекосяк!

Но тут выражение лица Ника изменилось: на смену спокойствию пришёл гнев.

— И давно ты обо всём знаешь?

Мэри отказалась отвечать.

— Ты знала о монетах с самого начала? Как долго ты грабила детей, приходящих к тебе за помощью?

Она осознала, что не может ничего противопоставить его обвинениям, что у неё не хватает мужества даже взглянуть ему в лицо.

— Нет, не с самого начала, — проговорила она низким, глухим голосом. — И я никого не грабила! Они бросают монеты в фонтан по собственной воле. Они могли бы достать их оттуда в любой момент, но никто ведь этого не делает! А знаешь, почему? Потому что не хотят.

— Неправда! Они не забирают обратно свои монеты, потому что это твой фонтан, а им и в страшном сне не приснится сделать что-либо неугодное мисс Мэри. Но если бы они только знали правду о том, для чего в действительности предназначены эти монеты — они немедленно забрали бы их!

— Мои дети счастливы и довольны! — твердила Мэри.

— Они заблудились! Потерялись! А ты ничем не лучше своего братца!

Услышав такое, Мэри не сдержалась. Она размахнулась и ударила его по лицу со всей силой бушующей в ней ярости. В следующее мгновение она уже раскаялась, захотела сказать Нику, что очень сожалеет, что не собиралась бить его… но вдруг поняла, что вовсе ни о чём не сожалеет, что с удовольствием лепила бы ему пощёчину за пощёчиной, пока не вбила бы хоть немного здравого разумения в его упрямую голову. В чём она провинилась, почему он так жестоко предал её? Он ей нравился, да что там, куда больше, чем просто нравился — она любила его! И продолжает любить, хотя теперь ненавидит свою любовь!