Вероника Рот - Дивергент

— Итак, — говорит мама отцу. — Рассказывай.

Она берет отца за руку и чертит небольшой круг над его костяшками пальцев. Я смотрю на их скрепленные руки. Мои родители любят друг друга, но они редко демонстрируют это нам непосредственно. Они учили нас, что физический контакт несет в себе силу, поэтому с детства я опасаюсь его.

— Скажи мне, что тебя беспокоит, — добавляет она.

Я смотрю на свою тарелку. Интуиция матери часто поражает меня, но сейчас мне становится стыдно. Почему я была так сосредоточена на себе, что даже не заметила, что отец хмурится и напряжен?

— У меня был тяжелый день на работе, — говорит он. — Точнее, тяжелый день был у Маркуса. Не могу претендовать на его место.

Маркус — коллега моего отца, они оба политические лидеры. Город управляется советом из пятидесяти человек, полностью состоящим из людей Отречения, потому что это фракция считается не склонной к коррупции из-за наших обязательности и самоотверженности. Наши лидеры выбираются своими коллегами за идеальный характер, моральную стойкость и лидерские качества. Представители каждой фракции могут выступать по какому-то вопросу, но в конечном итоге, решение всегда за советом. И, хотя технически в совете решения принимаются коллективно, у Маркуса есть особое влияние.

Так было с самого момента формирования фракций. Думаю, система сохраняется, потому что мы боимся того, что будет в ином случае: война.

— Это из-за статьи, выпущенной Джанин Мэтьюс? — спрашивает мама. Джанин Мэтьюс — единственный представитель Эрудиции в совете, отобранный из-за ее коэффициента интеллекта. Отец часто на нее жалуется.

Я поднимаю глаза.

— Статьи?

Калеб посылает мне предупреждающий взгляд. Мы не должны говорить за обедом, если родители не задают нам прямой вопрос, чего они обычно не делают. Наша готовность слушать — подарок для них, говорит отец. После ужина в семейной комнате мы можем пользоваться тем, что услышали.

— Да, — соглашается папа. Он сужает глаза. — Эти зазнайки считают себя самыми правильными… — Он останавливается, прочищая горло. — Прошу прощение. Но она опубликовала статью с нападками на характер Маркуса.

Я поднимаю брови.

— Что в ней говорилось? — спрашиваю я.

— Беатрис, — шепчет Калеб.

Я опускаю голову, снова и снова работая вилкой, пока краска не уходит с моего лица. Не люблю, когда меня одергивают. Особенно мой брат.

— В ней говорилось, — отвечает папа, — что насилие и жестокость Маркуса по отношению к его сыну — причина, по которой тот выбрал Бесстрашие вместо Отречения.

Мало кто из рожденных в Отречении покидают его. Когда такое происходит, мы запоминаем. Два года назад сын Маркуса Тобиас ушел от нас к Бесстрашным, Маркус был раздавлен. Тобиас был его единственным сыном… И вообще его единственной семьей с тех пор, как умерла его жена во время родов второго ребенка. Малыш умер несколькими минутами позже.

Я никогда не встречала Тобиаса. Он редко присутствовал на общественных мероприятиях и никогда не приходил с отцом к нам на обед. Мой папа считал это странным, но теперь это уже не важно.

— Жестокость? Маркуса? — Мама трясет головой. — Бедняга. Неужели необходимо напоминать ему о его потерях?

— О предательстве его сына, ты имеешь в виду? — говорит отец холодно. — Я не удивлен. Эрудиция нападает на нас с такими статьями уже несколько месяцев. И это не конец. Будет еще. Гарантирую.

Мне не следует снова говорить, но я не могу остановиться. Я выпаливаю:

— Почему они это делают?

— Беастрис, почему бы тебе просто не выслушать своего отца? — говорит мама мягко. Звучит как предложение, не как команда. Я смотрю через стол на Калеба, всеми силами демонстрирующего мне свое неодобрение.

Я перевожу взгляд на свой горох. Сомневаюсь, что смогу еще хоть немного пожить такой жизнью. Я не достаточно хороша.

— Ты знаешь, почему, — отвечает отец. — Потому что у нас есть то, чего они хотят. Знание как высшая ценность в жизни приводит к жажде власти, а это ведет людей к темным и пустым местам. Мы должны радоваться, что нам это известно.

Я киваю. Я знаю, что не выбрала бы Эрудицию, даже если бы мой тест велел мне сделать это. Я дочь своего отца.

Родители убирают после ужина. Они не разрешают Калебу помочь им, потому что мы должны побыть этим вечером наедине с собой, а не собираться в общей комнате, чтобы обдумать наши результаты.

Моя семья могла бы помочь мне выбрать, если бы нам разрешалось говорить о результатах. Но нам нельзя. Предупреждение Тори появляется в моей памяти каждый раз, как мне становится сложнее держать язык за зубами.

Мы с Калебом поднимаемся по лестнице, и на самом верху, где наши пути расходятся в сторону наших спален, он кладет руку мне на плечо.

— Беатрис, — говорит он мне, глядя прямо в глаза. — Мы должны думать о нашей семье. — А затем чуть тише: — Но… Но еще мы должны думать о себе.

Мгновение я просто пялюсь на него. Я ни разу не видела, чтобы он думал о себе, никогда не видела в нем ничего, кроме Отречения.

Я настолько ошарашена его словами, что просто говорю то, что должна сказать:

— Тесты не должны влиять на наш выбор.

Он чуть-чуть улыбается.

— Думаешь, не должны?

Он сжимает мое плечо и направляется к себе в спальню. Я заглядываю в его комнату и вижу на не застеленной кровати и столе стопки книг. Он закрывает дверь. Хотела бы я сказать ему, что мы думаем об одном и том же. Хотела бы я поговорить с ним по-настоящему, а не так, как должна. Но мысль о признании того, что мне нужна помощь… это слишком для меня, поэтому я разворачиваюсь.

Я иду в свою комнату и, закрывая дверь, вдруг понимаю, что решение может быть простым. Для Отречения нужно больше самоотверженности, для Бесстрашия — храбрости, и, возможно, именно выбор между этими двумя фракциями покажет, какой из них я принадлежу. Завтра две эти особенности будут бороться во мне, и только одна сможет победить.

Автобус, в который мы садимся, чтобы добраться до места Церемонии Выбора, полон людей в серых рубашках и слаксах. Бледное кольцо солнечного света врезается в облака, словно конец зажженной сигареты. Я никогда не буду курить, курящие больше чем остальные подвержены тщеславию, однако толпа из Искренности делает это перед зданием, когда мы выходим из автобуса.

Если сейчас задрать голову, можно увидеть вершину Центра, а обычно она исчезает в облаках. Это — самое высокое здание в городе. Из окна моей спальни видны огни двух зубцов на его крыше.

Следуя за своими родителями, я выхожу из автобуса. Калеб кажется спокойным. Наверное, такой была бы и я, если бы не знала, что собираюсь сделать. Мне кажется, что мое сердце может разорваться в любой момент. Идя по крыльцу, я хватаю брата за руку, чтобы хоть как-то унять дрожь.