Михаил Елизаров - Библиотекарь

В таких забавах прошло еще несколько лет. Замуж Мохова не вышла, причем обвиняла она в этом мать, с которой проживала совместно. То ли от упреков, то ли от внутренней тоски мать умерла. Без ее пенсии денег на жизнь уже не хватало, и Мохова дополнительно устроилась на полставки медсестрой в женское отделение.

Там пришлось поначалу несладко. В палатах стоял тяжелый смрад — лежачие старухи оправлялись под себя. Ежедневно подмывать по нескольку раз добрую сотню пациенток не представлялось возможным, и некоторые санитарки предпочитали держать окна открытыми, чтобы обеспечить приток свежего воздуха. Поначалу старухи простужались и мерли, но оставшиеся в живых, наоборот, закалились, и в холода больше коченел персонал.

Борясь с вонью в ее первопричине, санитарки частенько недокармливали особо неопрятных. Единственное, в чем старухам не отказывали, так это в пище духовной. Им всегда выдавали газеты, журналы «Здоровье», «Работница» или книги, имевшиеся в библиотеке.

Мохова быстро освоилась с новой работой, причем проблему тяжелых запахов она устранила много гуманнее своих коллег. Профессия подсказала выход. Мохова приготовила крепительное средство, которое санитарки добавляли старухам в пищу, после чего даже самые заядлые какуньи оправлялись козьим пометом, причем не чаще раза в неделю.

Решающей вехой в жизни Моховой стал день, когда в руки восьмидесятилетней Полины Васильевны Горн попала редчайшая Книга Силы, в миру «Пролетарская».

Горн второй год как впала в старческое слабоумие. Она мало говорила, потеряв навыки речи, но память сохранила возможность читать. Она плохо понимала слова, но еще умела строить их из графических знаков. Смысл ей был уже не нужен. От бессонницы Горн прочла всю Книгу Силы, выполнив два Условия, и встала как Лазарь. Книга возвратила ей на время прыть и часть разума.

Мохова заглянула на шум и увидела дикую сцену.

Всегда лежащая в обмаранной ночнушке, Горн носилась между коек семенящим аллюром, хватала все, что попадется под руку. Вдруг неожиданно остановившись посреди палаты, Горн мучительно выкрикнула, словно выбила пробку из немого горла: «Илья Эренбург!» — и насильственно захохотала. Потом слова посыпались одно за другим, точно градины по жестяной крыше: «Давненько! Получилось! Военный, военный! Дамский! Сырой! Дамский! Что называется, забыла!!» Она пыталась называть встречающиеся ей предметы, но память плохо подчинялась, и Горн вслух описывала их свойства. Выхватив из-под соседкиной головы подушку, она рычала: «Кубашка?! Кадушка?! Мягкое, удобненько!! Заспанка!» Или, опрокинув коробку со швейными принадлежностями, выкрикивала: «Персток, неперсток! Чтоб не колко! Уколка!»

Начали просыпаться другие старухи, и Мохова собралась подвязать Горн и сделать ей инъекцию успокоительного.

Горн увидела мутный шприц в руке Моховой, и глаза ее вспыхнули злобой. Она не отважилась напасть на Мохову и предпочла отступательную тактику. Горн, точно коза, легко скакала через тумбочки и койки. Мохова, которая была моложе ее на полвека, просто не поспевала, ей было стыдно за свою медлительность и она срывала злобу на проснувшихся бабках, которые наблюдали за погоней, поднявшись на кроватях, как игрушечные встаньки: она развешивала во все стороны хлесткие пощечины, зная — склероз несчастных старушек не выдаст правды.

Мохова долго бегала со шприцем за прыткой Горн, мечтая побыстрее вколоть леденящее бодрость лекарство. Наконец, Мохова загнала Горн в угол и повалила на тумбочку. Горн яростно отбивалась, скинув тапки, по-звериному царапаясь сразу четырьмя конечностями. Хрипела она почти осмысленно: «Измажешь! Проститутка! Заразишь! Блядь! Сколько тебе лет?!!» — и крючковатые ногти, похожие на янтарные наросты, драли медицинский халат Моховой.

После ночного укола Горн пролежала неподвижно два дня, чуть ожила и к третьему вечеру потянулась за книжкой. Мохова не мешала ей, лишь иногда приходила в палату и слышала прорывающееся бормотание — Горн монотонно читала книгу.

Около полуночи из палаты снова донесся грохот. История повторилась с той разницей, что Горн еще более окрепла и уже не убегала, а приняла фронтальный бой.

Вскоре Горн лежала, прикрученная ремнями к кровати, и дико ворочала головой, на которой вспухал багровый ушиб.

Моховой досталось не меньше, чем лермонтовскому Мцыри от битвы с барсом: на шее, лице, груди, руках кровоточили глубокие царапины. Мохова придирчиво следила за своей внешностью, и раны привели ее в ярость.

Мохова подскочила к кровати и с размаху треснула Горн в челюсть. Кулаком она почувствовала, как кракнул, ломаясь, зубной протез.

Старуха вытолкнула опухшим языком два обломка и вдруг внятно сказала: «Не бей, Лизка!»

Мохова было занесла руку для второго удара… Старуха заворочалась и решительно добавила, членя предложения на рыкающие слова: «Буду. Слушаться. Читай. Книгу. Там. Сила».

Горн рассказала Моховой все, что она поняла о Книге. Мохова не сразу поверила словам Горн, но утерла ей кровь и приложила к ушибу холодный компресс. Весь следующий день Мохова что-то обдумывала, затем вызвалась вне очереди на ночную смену. Санитарка, полагавшаяся Моховой в помощь, была отпущена домой.

Мохова не собиралась читать Книгу сама, рассчитывая, что это еще раз проделает Горн, за которой она приготовилась вести наблюдение. Но ушиб сказался на здоровье Горн: когда действие Силы кончилось, Горн не пришла даже в прежнее вялое состояние полубезумия, а только спала и постанывала.

Усевшись неподалеку от Горн, чтобы следить за ее реакцией, Мохова стала читать вслух. Это оказалось непросто, голос постепенно становился хриплым, внимание улетучивалось. Но Мохова, проучившаяся в училище и вузе, умела зубрить.

К началу ночи Мохова одолела Книгу. В палате царила тишина. Мохова посмотрела на Полину Горн и вздрогнула от неожиданности. Старуха уже сидела на кровати, свесив ноги, похожие на черные ветки.

«Лизка!» — рявкнула Горн, впрочем, вполне миролюбиво, и заметалась по палате от переизбытка силы.

Вдруг остальные старухи стали подниматься. Спина Моховой похолодела. Книга еще не начала действовать на нее. Чтение вслух, направленное не в себя, а наружу, замедлило эффект.

Выскользнув в коридор, Мохова закрыла палату на ключ и приставила к двери стул, чтобы через верхнюю застекленную часть дверной рамы наблюдать за происходящим.

Увиденное было и страшным, и забавным. Старухи совершали чрезвычайно сильные, размашистые движения руками, похожие на самообъятья, ноги выскакивали вперед, точно у сторожевых солдат Мавзолея. На лицах при этом сменялись самые невозможные гримасы. Иногда старухи выпаливали какие-нибудь слова: «Кишечник», «Здоровье», «Трудовые заслуги» — или просто хохотали.