Вадим Шефнер - Девушка у обрыва (Сборник)

— Как красиво! — сказал я Андрею. — Правда?

— Очень красиво, — согласился он. — Только все кругом из разного сделано. Из камня, из железа, из кирпича, из бетона, из пластмассы, из стекла… Все из разного.

— Чего же ты хочешь? — удивился я. — Так и должно быть. Одно делают из одного, Другое — из другого. Так всегда было, так всегда и будет.

— Надо делать все не из разного, а все из одного, — задумчиво сказал Андрей. — И дома, и корабли, и машины, и ракеты, и ботинки, и мебель, и все-все.

— Ну, это ты ерунду говоришь, — возразил я. — И потом вот из пластмасс очень многое делают.

— Но не все, — сказал Андрей. — А нужно такую пластмассу, что ли, изобрести, чтобы из нее все делать.

— Не строй из себя умника! — рассердился я. — Мы с тобой в школе учимся, и незачем нам думать о том, чего не может быть.

После этой моей отповеди Андрей обиделся и долго не разговаривал со мной на отвлеченные темы. Зато он начал таскать домой всевозможные научные книги, в которых речь шла главным образом о воде. Когда мы перешли в следующий класс, Андрей стал почти все вечера проводить в Вольной лаборатории — такие лаборатории и сейчас имеются при каждой школе. Там было много всяких машин и приборов, и он возился около них, забывая даже о еде. Как это ни странно, но ни мои, ни его родители не принимали никаких мер против этого увлечения. Когда я намекал им, что Андрею это ни к чему и только идет во вред здоровью и общей успеваемости, они мягко отвечали мне, что я чего-то недопонимаю. Однако для своего возраста я был совсем не глуп, и успеваемость моя была совсем неплохая. Что касается Андрея, то, чем дальше, тем все выше были его успехи в области точных наук, в то время как по остальным предметам он шел весьма посредственно. А некоторые уроки он вообще пропускал ради своих опытов, и, как ни странно, Педагоги ему это почему-то прощали. Так, на физкультуру он ходил очень редко, а на уроки плавания в школьный бассейн — еще реже. Только подумать — он так и не научился плавать!

Несмотря на некоторые странности своего характера, Андрей был хорошим товарищем. Иногда мы с ним спорили, но почти никогда не ссорились. Раз только он вспылил из-за пустяка и даже обидел меня. Когда мы в седьмом классе проходили Теорию Эйнштейна, мне не все было в ней понятно, и дома я прибег к помощи ЭРАЗМа.[8] Я знаю, что сейчас этот агрегат не применяется, он признан непедагогичным и давно снят с производства, но в мои юные годы некоторые ученики прибегали к его помощи. Андрей же к ЭРАЗМу относился неуважительно и даже дал ему грубую кличку «Зубрильник».

Я вложил книгу в отверстие агрегата, включил контакт, и механические пальцы начали листать страницы. ЭРАЗМ стал читать книгу вслух, пояснять ее зрительно на экране и давать свои, упрощенные и доходчивые пояснения.

И вдруг Андрей, который до этого тихо сидел за своим столом, ничего не делая и уставясь в одну точку, сказал сердитым голосом:

— Да выключи ты этот несчастный зубрильник! Неужели ты не понимаешь таких простых вещей!

— Андрей, ты груб! — сказал я. — Этот прибор называется ЭРАЗМ, а никакой он не «зубрильник».

— И кто придумывает всем этим агрегатам такие названия! — буркнул Андрей. — Тоже мне — «ЭРАЗМ»!

— Названия всем агрегатам придумывает Специальная Добровольная Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов, — ответил я. — Поэтому, оскорбляя агрегат, ты тем самым оскорбляешь Поэтов, которые добровольно и безвозмездно дают названия механизмам. А поскольку я пользуюсь услугами ЭРАЗМа, ты оскорбляешь и меня.

— Прости, я вовсе не хотел обидеть тебя, — проговорил Андрей. — Дай мне книгу, и я поясню тебе эту главу.

Он стал втолковывать мне смысл Теории, но пояснения его были какие-то странные, парадоксальные и совсем непонятные мне. Я сказал об этом Андрею, и он искренне удивился.

— Но ведь все это так просто. Эта книга случайно попалась мне, когда мы учились еще во втором классе, и я ничего непонятного в ней не нашел.

— Ты не нашел, а я вот нахожу! — ответил я и вновь включил ЭРАЗМ.

Но эта размолвка не нарушила нашей дружбы. И когда нам исполнилось по шестнадцати лет и мы получили право пользоваться Усилительной Станцией Мыслепередач, мы с Андреем взяли общую волну и стали «двойниками»[9] по мыслепередачам. Вскоре это пришлось очень кстати — моя помощь понадобилась Андрею.

Случилось это так. Ранней весной родители наши взяли отпуск и улетели на Мадагаскар, предварительно дав нам соответствующие наставления. Андрей, пользуясь отсутствием родителей, стал до глубокой ночи пропадать в Вольной лаборатории. Он приходил туда один и проделывал опыты с водой, на которой он, как в старину говорилось, совсем помешался. Как потом выяснилось, некоторые из этих опытов были отнюдь не безопасны, и ДРАКОН[10] не раз делал Андрею замечания и даже выключал электропитание в лаборатории, дабы прервать эти опыты. За это Андрей невзлюбил ни в чем не повинного ДРАКОНа и даже дал ему нелепую кличку «Дылдон».

Однажды Андрей задержался в лаборатории что-то очень уж надолго, но я не слишком беспокоился о нем, так как был уверен, что, поскольку он производит свои опыты в присутствии дежурного ДРАКОНа, ему ничто не угрожает. И я спокойно лег спать.

Я начал уже засыпать, как вдруг услышал мыслесигнал Андрея.

— Что случилось? — спросил я.

— Состояние опасности, — сообщил Андрей. — Иди в лабораторию. Все. Мыслепередача окончена.

Я тотчас оделся и выбежал на улицу. У ворот меня окликнул дежурный ВАКХ:[11]

— Вы встревожены? Поручений нет?

— Благодарю вас, поручений нет, — ответил я и побежал по самосветящейся пластмассовой мостовой к школе. Улица была пустынна, только на скамейках бульвара кое-где сидели парочки. Навстречу мне попался ГОНОРАРУС.[12] Он нес в своей пластмассовой руке букет розовых цветов, а во лбу его горела розовая лампочка. Розовый цвет означал, что родилась девочка, — ГОНОРАРУС шел извещать об этом отца. Я едва не сшиб с ног этот агрегат, так я торопился.

Но вот и школа. На площадке перед ней днем всегда висела статуя Ники Самофракийской, причем голова ее была восстановлена с помощью точнейших кибернетических расчетов. Она была отлита из нержавеющего металла и с помощью электромагнитов висела в воздухе над невысоким постаментом, как бы летя вперед. На ночь электромагниты выключались, и статуя плавно опускалась на постамент. А утром, когда луч солнца касался включающего устройства, Ника плавно подымалась в воздух, продолжая свой полет. В дни моей молодости было немало таких висящих в воздухе статуй. Теперь, к сожалению, от электромагнитов отказались, считая это дурным вкусом, и вновь вернулись к обычным пьедесталам. А жаль. Не слишком ли усердно нынешняя молодежь зачеркивает творческие достижения прошлого?