Джефф Вандермеер - Подземный Венисс

Хорошие программисты теперь наперечет, ведь город съеживается и все отчаяннее погружается в забытье вымирания. Не будь на свете тебя и тебе подобных, машина власти со скрежетом застопорилась бы — тысячи поездов сошли бы с рельсов, сто тысяч поливально-моечных установок ожили бы в полночь, не дожидаясь полудня, транспортные средства на воздушной подушке немедля принялись бы сталкиваться и вспыхивать подобно кратковечной металлической моли.

Нынче звание программиста говорит о чистой власти — вы жестокие хирурги, деликатные мясники, и здание, где вы работаете (его еще кличут Бастионом), внушительно отражает эту самую власть. Уходит в небо громадный белоснежный цилиндр высотой около двухсот этажей; на сто двадцатом находишься ты, как частичка его железной плоти.

Бастион и работа — ты в них души не чаешь, ведь это не игра, не простое дело. Все очень серьезно. До ужаса. Ты чувствуешь себя живой, лавируя среди старых и новых кодов, ища места, где можно что-то срастить, переписать, изменить направление… Ты обожаешь этот абстрастный мир, имеющий столь тяжелое, ощутимое влияние на мир конкретный. Всюду вокруг Бастиона город разрушается, подземные уровни давно потеряны для гражданского правительства, внеземные колонии так одержимы вопросами сиюминутного выживания, что на глазах одного поколения каналы охлаждения для нужд космофлота начнут использоваться в целях куда более прозаических, наземные уровни настолько раздробятся, что путешествие по городу из конца в конец потребует восемнадцати остановок на контрольно-пропускных пунктах.

Среди этого хаоса успокоением служат ясность и стремительная четкость собственного занятия. И потом, тебе кажется по-настоящему важным поддерживать, восстанавливать, останавливать наступление варварства хотя бы еще один день, неделю, месяц, год.

Так вот, о работе. Иной раз у тебя за плечом возникает начальник — вернее, подосланная им крошечная голограмма, вроде чертика с вилами, чтобы подсматривать за тем, что творится на экране и в программном обеспечении. Не зная точно, когда он может явиться и даже — наказывают ли здесь за отлынивание, примерно посередине трудового дня ты решаешь заняться поисками Ника в компьютерных системах при помощи кода.

Находишь его идентификационный номер. Оказывается, брат не платил за квартиру два месяца. Он задолжал по всем счетам. Неоднократно занимал деньги в так называемых финансовых службах и ссудных кассах весьма сомнительной репутации. Проверяешь карточки — кредит исчерпан. Покупки сделаны как минимум пять месяцев назад. И тогда ты прибегаешь к самому крайнему и трудоемкому способу — незаконно входишь в его банк, чтобы обследовать банковские кредитки. Находишь одну, выпущенную три недели назад… наконец натыкаешься на довольно свежую трату, и сердце екает… но потом читаешь внимательней. Как выясняется, последнее приобретение — лаваш с авокадо и креветками у бродячего торговца — совершено не где-нибудь, а на десятом подземном уровне. Ты даже не представляла себе, что такой существует, и вот теперь начинаешь волноваться всерьез. Ника могли обчистить и убить, а теперь его карточка в руках грабителей. Или он прячется — ввязался в какое-нибудь слишком грязное дело, доставил хлопоты окружной полиции… В последний раз, когда брат просил денег, ты отказала. К тому времени на нем уже висел солидный долг… Но самый глубокий страх тебе внушает даже не судьба Ника, а подземка. Стоит подумать обо всех этих беззакониях, и делается дурно… Куда же брат мог отправиться после вашей встречи, куда?

Ответ приходит немедленно: к Шадраху.

Вспоминается день, когда этот мужчина объявил тебе, что собирается поступить на службу к Квину. Шадрах провел в городе двенадцать месяцев, половину из них — с тобой, на твоей квартире. Подрабатывал тем, что водил грузовые поезда в Балтаказар и прочие места. Что значило — бороздить бесконечные мили химических свалок, проходя грубые ловушки бионеров, и далеко не всегда он возвращался цел и невредим. Слушая Моцарта, он видел сквозь натертое до блеска стекло, как взлетают автоматические бомбы, как стаи чудиков и диких животных кидаются на поезд, разъяренные внезапным вторжением ярких красок и музыки, — и часто задавался вопросом, не происходит ли все это во сне, из которого невозможно вырваться. В те самые дни, как рассказывал сам Шадрах, он уяснил, что красота и ужас могут быть синонимами. Возвращаясь, он выплакивал мысли, невыносимо терзавшие его всю дорогу: «А вдруг я не выживу и больше не увижу тебя?!» И ты принимала мужчину в объятия, и тот делился своими страхами: что, если город никогда по-настоящему не примет его, что, если сам язык рассыплется в руке сколками пустоты?

Шадрах понимал — и в то же время ничего не понимал в надземной жизни. Он постоянно хотел стать иным, не тем, кем являлся. Мечтал о свободе. Поэтому, на первый взгляд, тебя должна была обрадовать его смена работы. Но ведь он даже не говорил, какие поручения будет получать от Квина.

Вы сидели вместе в крохотном кафе «Туссен», выходившем на просторный аквариум с голубовато-зеленой водой, где каждый мог выловить себе угощение: красножаберника, брюхопарусника, рыбу-марианку. По ту сторону располагался ресторан, которому и принадлежал аквариум; сквозь мутное стекло, среди бурых водорослей, точно рожи утопленников, колыхались бледные лица клиентов.

Шадраха не занимала рыба: он неизменно поворачивал свой стул так, чтобы видеть привычную гладь каналов, и толковал о Квине.

Вернее, ходил вокруг да около, оживленно шевеля темными бровями, бойко и быстро жестикулируя и хитро изогнувшись всем телом, периодически поворачиваясь мельком взглянуть на тебя и тут же впиваясь взором в темную воду. Как же он был красив: озаренное солнцем лицо, сверкающие от возбуждения глаза. Работая на Квина, Шадрах надеялся сколотить целое состояние. Разумеется, скоро он уже будет материально тебя поддерживать (ты слабо возразила, что не нуждаешься ни в какой помощи), а настанет день, и вы позволите себе переехать в собственный дом или даже в одну из процветающих внеземных колоний (настолько процветающих, уточнила ты, что многие из них декадами не дают о себе знать). Ну да, верно, правильно, и все-таки мечтать не вредно, правда ведь? Правда? Он улыбнулся так откровенно, так нахально, что ты покраснела, улыбнулась в ответ и отвела глаза.

Краски аквариума все ярче горели в лучах послеполуденного солнца, общество друг друга разморило вас обоих; вначале громкие и приподнятые голоса звучали все спокойнее, тише, словно у заговорщиков. Наконец ты прямо спросила, что же Шадрах будет делать на службе у Квина.