Дмитрий Лычковский - Когда был Ленин мумией

Мавзолей немедленно закрыли, саркофаг Ленина окружили сотрудники лаборатории и милиционеры. «Над правой бровью разрыв кожи длиной в 1 см, глубиной в 3 мм, — диктовал эксперт следователю. — В ране застряли 2 осколка стекла. Еще несколько поверхностных повреждений кожи находятся…»

— Ничэго, нэмного остроты твоэй головэ нэ помэшает, — издевался Сталин из соседнего саркофага. — А потом, у нас на Кавказе говорят: шрамы украшают мужчину. Так что ты у нас красавэц! Спящий красавэц. Как в сказкэ.

Ленин делал вид, что не слышит. Коба не успокаивался:

— Эй, Ильич! У тебя осколок над какой бровью, над правой или над лэвой? Над правой? Ну так это у тебя детская болезнь правизни… Вылэчат! Ты бы загримировался на всякий случай, как тогда, в Смольном. Зубы платком подвяжи, как будто болят, очки огромные надень. Чтобы в следующий раз тебя нэ узнали…

Удалив осколки и замазав чем-то порезы, анатомы ушли. За ними, тщательно зарисовав место происшествия, удалились криминалисты.

— Интэрэсно, как пояснит следователям свое поведение товарищ Минибаев К.Н, — проронил им вслед Коба.

Подозрения Ильича здорово усилились. Но на вопрос, откуда Сталину известна фамилия злоумышленника, послышалось обычное: «Много будэшь знать, скоро состаришься!». После чего Коба загадочно добавил, что «и молотков, и ледорубов у нас на всэх хватит».

Ленин даже стал обдумывать, а не объявить ли ему Сталину товарищеский бойкот.

Сталина приехали брать ночью. Увлеченные традиционной перебранкой, вожди не услышали, как открылась дальняя, не парадная дверь Траурного зала, и озадаченно замолчали только когда среди мраморных стен раздались хриплые матюги. Это кто-то из вошедших споткнулся на лестнице.

— Кто посмэл? — загремел Коба. — Где комендант Кремля?!

— Да, товарищи, извольте-ка объяснить! — поддакнул Ильич, тоже совершенно забывшись.

На шум прибежал заспанный и всклокоченный дежурный лаборант в криво застегнутом наспех белом халате и тут же исчез куда-то звонить. Вооруженные люди в кожанках вольно побродили по залу, бесцеремонно поглазели на Ильича, затем сгрудились вокруг сталинского саркофага.

— Коба, — позвал Ильич. — Что ты молчишь? Не падай духом, товарищ! Я думаю, тут какое-то недоразумение.

— Нэт, — донеслось из соседнего гроба. — Все намного сэрьезней. Попомни мое слово, Володя, налицо заговор и государственная измэна.

Люди в кожанках начали открывать саркофаг. Сталин опять замолчал.

В зале появлялись все новые и новые лица. Явился перепуганный комендант мавзолея. Один из тех, что в кожанке, сунул ему бумагу и объявил:

— Постановлением ХХII съезда КПСС от 30 октября 1961 года дальнейшее хранение саркофага с телом Сталина признано нецелесообразным, так как серьезные нарушения ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее имени Ленина. Поэтому тело Сталина мы у вас изымаем. Распишитесь здесь и здесь.

— Да-да, — лепетал комендант. — Нас предупреждали.

— Коба! — опять позвал ошеломленный Ильич.

Сталин не отзывался. Ильич изо всех сил вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит возле его саркофага, но видел только склоненные спины.

— А что, пуговицы на мундире и вправду золотые? — свистящим шепотом спросила одна кожаная спина у другой.

— Ну!

— Дык надо их срезать! Зачем они ему в могиле?

Ильич, свидетель готовящегося мародерства, скосил глаза в сторону коменданта и главного в кожанке, ломая голову, как дать им знак, что готовится самоуправство. Главный словно услышал немой призыв. Он сунул бумаги в папку, приблизился к сталинскому саркофагу и сурово спросил подопечных:

— Пуговицы сосчитали?

— Так точно, товарищ генерал-майор! Пять крупных и три мелких.

— Срезать!

— Есть!

Ильича затрясло от негодования. Тем временем в Траурный зал, горланя «кто здесь будет товарищ Захаров?» вломились несколько человек в измазанных рабочих спецовках. Главный в кожанке устремил на них холодный взгляд.

— СУ-63 из Главмосстроя, — сказал один из рабочих, ничуть не робея. — Дно и стены могилы мы бетоном, стало быть, залили. Как заказывали. Машину с бетономешалкой можно отпускать? А то у нас другой объект в простое…

— Машину не отпускать. — отрывисто скомандовал генерал. — Гроб землей засыпать не будем. Бетоном зальем.

И спрятал в карман носовой платок, куда завернул пуговицы со сталинского мундира. Сбоку от Ильича послышалось кряхтение: рабочие поднимали сталинский гроб. Ильич зажмурился, чтобы не видеть этого тягостного зрелища.

— А тело товарища Ленина?.. — раздался совсем поблизости угодливый голос коменданта.

— Остается на вашем балансе! — строго сказал человек в кожанке.

Ильич приоткрыл веки и увидел только спины, уносящие Кобу. То ли из гордости, то ли от шока Сталин так и не сказал последнего «прощай».

Никогда Ленин не ощущал себя таким одиноким, как в эту ночь. Чувства его были в полнейшем смятении. Он то злорадствовал, вспоминая сталинские подначки, то сочувствовал былому соратнику, оживляя в памяти все, что им вместе когда-то пришлось пережить. Как теперь коротать тягучие предрассветные часы? Ильич со стыдом вспомнил, как в позапрошлую ночь, победив Сталина в дискуссии, дразнил его скверным стишком «Коба, Коба, встань из гроба!». Мысли его метались и комкались. Эх, с каким бы удовольствием он сейчас поработал с имеющимися документами, детально изучил постановление, где сказано про «серьезные нарушения ленинских заветов».

Наутро мавзолей был закрыт. Несколько дней, пока в Траурном зале устраняли все следы пребывания второго саркофага, посетителей не пускали. Когда же двери, наконец, распахнулись и внутрь ввалилась возбужденная толпа, Ленин с обидой понял, что они не на него пришли поглядеть, а на пустое место, оставшееся от Сталина. Реплики гомонящей реки дышали новыми веяниями:

«…а мы на Рязанщине и не знали, что деньги уже новые…»

«…и в честь этих двух космических сучек сестра назвала дочек Белка и Стрелка…»

«…отправляю посылку в Сталинград, а говорят — нету больше такого города…»

Опять потянулись пустые, ничем не заполненные годы. Правда, больше Ильич в депрессию себе впадать не позволял. Вспомнив опыт царской тюрьмы, по утрам непременно делал гимнастику. Конечно, наклоны и приседания были невозможны, но зато он вращал глазами под веками, тренировал задержку дыхания, задавал сам себе математические задачки, чтобы активизировать мозг.