Ник Гали - Падальщик

В этот момент Ли-Вань вдруг стал собранным, спокойным — почти счастливым. Зло больше не было внутри его, не пряталось в его сердце, не душило — оно лежало перед ним и ждало своей участи, словно преступник на эшафоте. Нет, нет, не Ли-Вань творил правосудие, — он был всего лишь зритель в толпе, наблюдавшей казнь, — но он всей душой сочувствовал решению высшего судьи.

Он будет приходить сюда часто. Он будет смотреть на этого умирающего человека и наслаждаться его муками. Он насладится его смертью. Насладится законно и праведно.

Молитва брата Дионы сливалась с монотонным гудением кондиционера. Звуки его голоса и обращение фреона в охладительной системе неожиданно вошли в резонанс.

В следующий момент с улицы донесся звон разбитого стекла. Пронзительно закричала женщина.

Хлопок. Он был такой громкий, словно по уху ударили ладонью. Все стоящие вокруг кровати вздрогнули и повернули головы к окну. Еще хлопок. По коридору загрохотали сапоги; кто-то закричал неразборчиво — что-то про сигнализацию.

Брат Диона прервал молитву и на удивление глубоко, словно черепаха, втянул голову в плечи. Доктор со встревоженным лицом развернулся, и на ходу поправляя съезжающие с носа очки, быстрыми шагами направился к двери. За ним, испуганно оглядываясь на монахов и то и дело приседая на согнутых коленках, побежала маленькая круглолицая медсестра.

В следующую секунду за окном оглушительно затрещало, потом чей-то голос гортанно прокричал: «К проходной!..»

Недолго думая, брат Диона и долговязый Лao, подобрав полы оранжевых одежд, вслед за доктором и медсестрой, шлепая сандалиями, бросились к выходу.

Белая дверь под действием пружины медленно закрылась за ними. В палате остались двое — Ли-Вань и человек на кровати, с шипящей трубкой в горле.

Ли-Вань стоял, плотно сжимая побелевшие губы, и смотрел на воплощенное зло; тонкие смуглые пальцы его, прижатые к оранжевой тоге, тихонько подрагивали.

Он перевел взгляд на фотографию, лежащую поверх громоздкой стопки бумаг на тумбочке. Фотографию, вероятно, оставили здесь для допроса полицейские.

Он протянул руку. Со снимка на него, смеясь, посмотрела девочка лет семи, — круглолицая, с узкими по-детски припухшими глазами, — она стояла на фоне зелени парка, опершись ладошками о две расходящиеся из одного основания пальмы.

За окном раздались еще выстрелы, на этот раз одиночные; звук их был похож на удары колотушкой по ковру.

Блестящая от пота бровь на лице иностранца дернулась. Он шевельнул носом.

Зрачки Ли-Ваня расширились.

Лежащий на кровати тяжело открыл глаза, оказавшиеся бледно-голубыми, слепо посмотрел ими перед собой, затем повернул голову набок. Невидящий взгляд из-под опухших век скользнул по Ли-Ваню, опустился ниже и остановился на фотографии в его руке. Неожиданно глаза больного приняли осмысленное выражение, раскрылись шире, англичанин замычал; конец шипящей трубки, прикрепленной к катетеру в горле, изогнулся, дернулся на насадке… Внезапно иностранец высвободил из-под одеяла левую руку и резко выкинул ее к Ли-Ваню. Ли-Вань вздрогнул и сделал шаг назад. Иностранец беспомощно перебрал пальцами воздух, попытался наклониться дальше; снова замычал, будто бы желая объяснить что-то… В следующую секунду прозрачная трубка слетела с насадки и с шипением, словно змея, скользнув по одеялу, исчезла под кроватью. Аппарату постели издал пронзительный писк; иностранец повалился обратно на подушку, сжал рукой пижаму на груди и стал хватать ртом воздух. Бессмысленно глядели перед собой его округлившиеся от ужаса глаза; несколько секунд он дергался, делал нелепые движения, — со стороны казалось, что он пытается поймать и засунуть себе воздух в рот рукой, — потом повернул голову к Ли-Ваню и, судорожно шаря рукой по кровати, посмотрел на него полным отчаяния взглядом.

Ли-Ваня в палате не было. Ли-Вань был далеко. Ему было десять лет, и у него был день рождения.

Продолжая смотреть Ли-Ваню в глаза, иностранец давился, царапал себе шею, судорожно глотал бесполезный для себя воздух; потом взгляд его вдруг разом сделался добрым и спокойным, — в следующий момент зрачки глаз закатились, и голова неловко упала на подушку. Несколько раз на одеяле сжались и разжались пальцы волосатой руки…

Аппарат у кровати все еще пищал, но звук его становился тише. Может быть, это только так казалось Ли-Ваню — он вдруг будто оказался под водой. Выплеснувшееся из души Ли-Ваня зло, теперь, потеряв свой носитель, плавало в пустоте, словно нефть, разлитая в безвоздушном пространстве. Между поднимающимися и опускающимися в вакууме черными шарами медленно поворачивался вокруг самого себя Ли-Вань.

Он вышел за дверь, в коридоре никого не было. Ни стрельбы, ни суеты с улицы не было слышно.

Он прошел по безлюдному, рассеченному солнечными полосами коридору в больничный дворик и здесь наконец увидел множество людей. На траве стояла полицейская машина. Несколько полицейских окружали носилки; на них лежал человек азиатской внешности с огромной головой и разбитыми в кровь губами. Он был без сознания. Над человеком склонились две медсестры — одна рвала рукав его рубахи, другая прилаживала к вене иглу полевой капельницы. Еще сестры, врачи, больные и посетители толпились поодаль у изгороди, женщины зажимали рты руками, — подойти ближе им не позволяли полицейские.

В толпе, словно сигнальные флажки, подрагивали оранжевые тоги монахов. Ли-Вань, переступая ватными ногами, подошел к ним.

— Ты все пропустил! — едва завидев Ли-Ваня, бросился к нему Лао. — Тут такое было! Насильник-то, оказывается, не тот, у которого мы были, — сестра все перепутала — насильник лежал в соседней палате! И вот он попытался сбежать через окно, и у него был нож! А полицейский, ну тот, что был у двери, открыл огонь — и ранил его, но не сразу. Он спрятался за колодцем, а полицейский…

Мир качнулся под ногами; Ли-Вань сглотнул, пошатнулся, взял Лао рукой за запястье.

Ощущая сухость во рту, спросил шелестящим ртом:

— Подожди, подожди. А тот с трубкой?

— Что с трубкой?

— Тот, у кого мы были, — он что… не преступник?

— Да нет, какой преступник! Нормальный человек! Просто разбился на машине. У него жена, кстати, наша, тайка. И у них дочка.

Он внимательней посмотрел на Ли-Ваня:

— Да что с тобой? Ну и руки у тебя — лед! Да ты не переживай: доктор сказал, тот с трубкой поправится. Пойдем, я покажу тебе, где прятался убийца…

Ли-Вань перестал разговаривать. Он перестал мыться. Он перестал есть.

Грязный, с черными ввалившимися в череп глазами ходил он по территории монастыря, пропускал молитвы, приседал то там, то тут, что-то шептал одними губами, разговаривал с кем-то невидимым — то ругался, то смеялся нехорошо; находил и складывал в кучки мертвых жуков и стрекоз, потом подолгу мутным взглядом смотрел на них. Братья уже в открытую поговаривали, что в Ли-Ваня вселились бесы.