Джефф Карлсон - Проклятый год

Конец света притаился на четвертой полосе газеты «Пчелка Сакраменто». Если бы не Мэтт Хатчинсон — приятель Кэма и большой любитель политических сплетен, — юноша вряд ли обратил бы внимание. После двух лет учебы в университете мозги у Мэтта окончательно съехали набекрень. Хатч, как его звали друзья, не пропускал ни одной разоблачительной программы типа «Под перекрестным огнем» или «60 минут», при каждой их встрече, клокоча от негодования, то советовал посетить какой-нибудь веб-сайт, то настойчиво совал прихваченную с собой мятую газетную вырезку. Для завзятого лыжника он вел себя по меньшей мере странно. На пик Медвежий люди попадали по разным причинам, однако жадное внимание к политическим махинациям двадцать первого века в их числе не значилось.

Пик затерялся в абсолютной глуши. Зимой число местных жителей едва переваливало за четыре сотни. Сверх того, в течение недели, обычно на выходные, наезжало еще около тысячи туристов. С наступлением лета численность постоянных обитателей сокращалась до нескольких десятков. За места культурного отдыха могли сойти лишь пиццерия без лицензии на продажу спиртного, единственный бар с одним бильярдным столом да угловая комната бензоколонки с шестью игровыми автоматами модели 1997 года. Кабель то и дело отказывал, временами полностью вырубались электричество и телефонная связь, и не менее одного раза за лыжный сезон снегопад блокировал все ведущие на вершину дороги.

Кэм относился к Мэтту дружелюбно — вошедший в раж приятель представлял собой забавное зрелище. Хатч, сам того не замечая, иногда вслух спорил с говорящими головами в телевизоре. Кэм не смотрел ничего, кроме спортивных программ. Везде постоянно что-нибудь бомбили, кого-нибудь насиловали, отравляли воду и хищнически вырубали леса. Так недолго и депрессняк словить.

Юноша приготовился к очередному излиянию, когда Хатч, ворвавшись в захламленную штаб-квартиру лыжного патруля, хлопнул его свернутой в трубку «Пчелкой» и воскликнул: «Нет, ты слышал, что творится?»

— Да-да, Хатч, с ума можно сойти…

— Но ты ведь еще не знаешь, о чем я говорю!

Застегивая ботинки и положив газету рядом с собой на скамью, Кэм послушно пробежал несколько абзацев. Четыре смертельных исхода в Эмеривилле и Беркли, еще четверо, а может быть, и больше, серьезно больны. Поначалу ошибочно полагалось, что смерть вызвала агрессивная бактериальная инфекция. Дочитать до конца не вышло — Бобби Джегер, завязывая шнурки на своих ботинках, бесцеремонно опустил зад прямо на газету. Кэм отпихнул его, оба заржали, и Бобби шмыгнул к выходу, пока Хатч и его не взял за пуговицу.

Кэм тоже поднялся. Он не любил опаздывать на «первый прогон». Так на базе называли халявный спуск, когда вся разметка и вехи уже проверены, а лыжные лифты еще не включили для публики. Горный склон представлял собой манящее сочетание панорамных видов и скрытых от глаз лощин и островков леса. Выпадали дни, когда солнце светило так ярко и стояла такая звонкая тишина, что он снова чувствовал себя мальчишкой.

Кэмерон Нахарро не тащил на себе креста по жизни. Слегка раздражала нехватка денег, к женскому телу не прикасался восемь месяцев, мать постоянно зудела по телефону, что он забрался в такую даль, но, как все любители спорта, Кэм умел без остатка растворяться в своем увлечении. Ничто не могло сравниться с ощущением звериного азарта и послушности мышц. Огибая деревья, устремляясь вниз по склону для могула, он пьянел от скорости, уверенности в себе и ясности в голове.

Кэму исполнилось двадцать три года.

— Хатч, друган, иногда ты такой занудный, — посетовал он, пока оба спускались по узкой дорожке к лыжным козлам.

— Ну, так что ты думаешь?

— Я думаю, что у тебя совершенно нездоровые интересы. Смотри, какое утро! Лови кайф, пока не началась пурга и не отправили расчищать склон для детишек.

Весь март снег шел как по заказу, и на вечер сводки снова обещали обильные осадки.

— Нет, правда, — не сдавался Хатч. — Помнишь, пару лет назад все перепугались из-за вспышки менингита? А как налоговые денежки тратили на поиски сибирской язвы, помнишь?

Кэм пожал плечами. У лыжных козел присела на корточки, поглаживая края новеньких «династаров», Табита Дойл. Юноша заготовил улыбку на тот случай, если они встретятся взглядом. Шансы, понятное дело, были невелики. Среди местных на каждую особу женского пола приходилось по три парня, многие куда симпатичнее его. К тому же Табби только что порвала с прежним ухажером. В конце концов, Кэм выделялся среди персонала цветом кожи. Горные лыжи — спорт белых. Даже проработав на пике три года, смуглый юноша все еще притягивал к себе удивленные взгляды. Не каждой девушке такое понравится. Табиту и красавицей-то трудно было назвать — на маленьком личике выделялись припухшие, вечно растрескавшиеся губы. Но на ком тут еще практиковаться?

Хатч тараторил без умолку:

— Почему у властей штата нет объединенной в сеть медицинской базы данных, хотел бы я знать?

— Вы об эпидемии этой, что ли? — спросила Табби.

Кэм лишь пожал плечами в ответ:

— Хатч раскипятился не на шутку.

— Думаете, я не волнуюсь? Вы прессу сегодня утром читали?

— Только эту. — Хатч помахал газетенкой. — Четверо мертвецов.

«Надо же!.. И сюда ее притащил. Гороскопы в лыжном лифте собрался читать?» — промелькнуло в голове у Кэма.

— Тридцать восемь, — поправила Табита.

После полудня военные и Национальная гвардия задействовали в районе залива Сан-Франциско протоколы реагирования на биологическую угрозу, закрыли все аэропорты и заблокировали все скоростные автодороги. Людям советовали не выходить на улицу, не уезжать, не открывать окна и не включать кондиционеры. Мать, трое братьев и годовалая племянница Виолетта, почти все друзья и знакомые Кэма оказались в ловушке гигантской карантинной зоны.

Дозвониться удалось только с седьмого раза. Не зря говорят: семерка — счастливое число. Кэм проболтал с матерью сорок минут, пока та сама не велела повесить трубку. Сказала, что прекрасно себя чувствует. Просила помолиться за братьев — она не смогла с ними связаться, сколько ни пыталась, и только видела дым на горизонте да иногда слышала звук сирены. По телевизору показывали карту отмеченных красным цветом районов на восток от залива — как раз по соседству с Конкордом, где жил Грег.

Говорят, что самые неугомонные матери — еврейки, однако мать Кэма, испанская католичка, умела оперировать комплексом вины, как вор отмычкой. У нее находился ключик к любой ситуации.

В беседе с третьим сыном мама предстала воплощением доброты.