Екатерина Смирнова - Листопад

В следующий миг тень пропала, проплыла, и луна до утра освещала маленького человечка, потерянно бродившего по комнате.

«Как солнце сжигает снег…»

…Он опять был в лесу. Дошло даже до ночевки под открытым небом – а ведь поклялся же! – и недоуменных взглядов наутро: что это за неуместный бродяга, у которого в волосах сухие листья? Кикимора набросала? Хотя некоторые смотрели на него с восторгом. Почти как в первый год работы, когда вместо уроков, бывало, рассказывал о своих приключениях. А потом понял, что больше не может.

Никогда не умел обращаться с детьми. И постарался стать скучнее скучного, раздражался и кричал ни за что, хотя легендам, ходившим о нем, это нисколько не повредило. Это злило еще больше.

Да и директор, неприятный человек, больше не звал выпить по рюмочке. Все мы знаем, кто у нас директор.

И ладно.

– …В чём?

– Что – в чём? Извините…

– Так в чём измеряется сила? (Боги, зачем уволился физик? Почему я не могу даже уволиться отсюда? Бывшая уборщица уже преподает младшим классом письменность… Словесника нет. Ненавижу заменять еще и физика) … Отвечайте, раз уж вышли к доске! Не стыдно?

– В… – Любимчик стушевался. Это было невероятно. Это было чудовищно. Не то, что он тут мнется, как шестиклассник. То, как парень старательно краснеет. То, как он старательно работает шутом. И то, как дурацки выглядит учитель, на минуту задумавшийся о…

Лес начал медленно закипать.

– Последний раз вас спрашиваю, молодой человек… – класс тихо захихикал. – В чём … измеряется… сила?

Очевидно, что-то в его голосе было не то. Потому что Любимчик, всегда чётко ловивший чужую интонацию, вдруг подтянулся и рявкнул, как солдат на плацу:

– Я на этот вопрос отвечать не буду!!!

Класс лёг от хохота. И через три секунды замер, мечтая укрыться под партами, потому что в кабинете первый раз за три года прогремел совершенно нешуточный рык:

– Смирно!!!

Любимчик притих. Ещё бы не притихнуть, когда висишь. За хвост и загривок.

– Запомни и больше не шути. – Лес прочистил горло, встряхнул нарушителя над полом и ещё раз повторил: – Сила… Чужая сила измеряется результатом… результатом… её на тебя воздействия. Всё. Свободен!

Многоголосый хохот.

Лежащий на полу помятый парень отчаянно всхлипывает.

И картинно освещённый заходящим солнцем тощий, как жердь, учитель, не знающий, куда девать руки – взрослый, сгорающий от стыда за невидимый шутовской колпак, за вечно чужую работу, за то, что оторвался на ком попало, за звон бубенцов, повисший в воздухе.

Урок окончен.

…Ночью, без всякой надежды на сон, он в очередной раз глядел в потолок, на котором были выведены кистью паучьей тени какие-то странные знаки, и размышлял о том, куда он попал и где его ждали. Может быть, ждали в каком-то другом месте, не в этом? Не дома? Или до сих пор там, где он на самом деле не был? И если дома, то зачем тогда ему этот дом, это дурное существование?

Почему он не ушел до сих пор? Может быть, его здесь кто-то ждет, а он каждый день проходит мимо, не в силах угадать, когда окончится это ожидание? Случится ли встреча? На самом ли деле случится?

Он не заметил, когда к нему подкрались эти туманные сети, предвестники сна и света. Но перед глазами вдруг возникла пена, туманная пена, тени закружились волчком, и из сетей тумана, разрывая их грудью, выступил единорог.

– Здравствуй… хотел сказать Лес и осекся. Он наконец-то смог распознать цвет Его глаз.

Они были серебряные.

– Ты… надолго? – туман колыхнулся опять, и за спиной единорога возникли очертания немыслимых, незнакомых земель. – Я тебя не стою, но… Не уходи… Не…

Зверь вздохнул, и возник ветер.

– Я?.. – и Лес понял, каким будет ответ.

Я? Надолго… Навсегда.

– Ты – и навсегда… – прошептал Лес. Представил себе бесконечные годы, когда он будет засыпать и видеть во сне серебряный свет. Потом представил, насколько это тяжело было бы единорогу, и понял, что краснеет. Или, может быть, такому прекрасному и сильному – все-таки не тяжело?

Это «навсегда» – ненадолго…

– До конца моей жизни?

Нет.

– До конца… заточения? – Сети тумана сплелись плотнее. – Моего или твоего? Но кто заточил тебя? Кто смог… Кто посмел это сделать? Кто?

Не знаю… – Единорог медленно прикрыл глаза. – Я устал.

Леса захлестнула горячая волна. Сострадания? Стыда? Жалости? Как назвать чувство не своей вины, которой нет оправдания?

Не смей! – тряхнул гривой единорог. И вдруг его глаза сверкнули, выдав грусть, перемолотую смехом: – если бы не эти годы, я бы, может быть, и не встретил наконец того, кто способен узнать меня и не пытаться завладеть мной…

– Неужели кто-то может не узнать тебя? – удивился Лес.

Некоторые видят… – ясно было, что разговор стоит чуду усилий. – Видят. Но не узнают.

За редким исключением, все видят какую-нибудь свою несбыточную мечту. Ничего более.

– А я?

А ты видишь всё, как есть. Только себя не осознаешь как следует.

– Не осознаю – смиренно хмыкнул Лес. – Учат меня, дурака, учат… И люди смотрят… Вот и сижу тут. Слабый стал. Старый. Битый. Дети надо мной смеются. Теперь кто угодно побьет.

Не уважают? – отстраненно поинтересовалась темнота.

– Не видят… – И тут вдруг он понял, что услышал несколько фраз назад – и замер. Неужели…

Сомкнутых рук было не разжать. А единорог все смотрел своими светящимися глазами, смотрел серебряным взглядом.

Чего ты хотел? – спросил он. Я не буду огорчать тебя, но я – это ветер. Я – это вода. Огонь… Я не могу принадлежать никому. Но пока ты жив, я смогу с тобой остаться.

Почему? – спросил Лес. Под веками горело.

Потому, что ты не желаешь владеть мной безраздельно. И за одно это, пока ты жив, в твоих венах будет гореть моя кровь. Капля твоей – у меня. И моя – тоже капля. Больше ты не вынес бы… По капле света.

Лес зажмурился и отчаянно прошептал:

– Хочу, чтобы ты был всегда.

Было раннее утро субботы. Стояла ущербная фаза луны.

Директору школы следовало бы проснуться в предвкушении праздника, но вместо этого у него, как обычно после рабочей недели, болело полголовы и слегка пошаливало сердце. «Сегодня не удастся» – промелькнула непрошеная трусливая мысль. Он сел в постели и затряс головой, прогоняя нахалку, потому что только этого ему сейчас и не хватало для полного счастья.