Хольм Зайчик - Агарь, Агарь!..

– Она не нашей крови, и в том, что мы сделали, нет греха, - произнес ровный голос.

– Она не нашей крови, и потому ее сын не наследовал мне, но они такие же люди, как мы. Для тебя это новость? С людьми так нельзя!

– Он сказал: во всем, что ни скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее! - с наконец-то прорвавшейся яростью непримиримо ответила она. - Ибо в Исааке, Саррином сыне, наречется тебе потомство!

– А я разве против? Потомство - пусть! Конечно! Но мне их жалко! Понимаешь? Даже Ангел Господень сказал ей: услышал Превечный страдание твое. А мы почему не услышали? Почему ты даже теперь его не слышишь, ведь даже Господь услышал!

– На то Он и Господь. У нас едва хватает сил заботиться о себе. Когда нам найти время на чужих?

Он только покачал головой. Бесполезно, подумал он. Стена. Стена, как на конгрессе. Он помолчал, готовясь к главному и собирая силы; он понимал, что, когда произнесет вслух то, что хотел, пути назад уже не будет.

– Они не чужие, - сказал он.

Сарра не ответила. Наверное, это было правильно. К чему лишние слова? Все главные разговоры в жизни очень коротки. Это же не политика.

Он сделал несколько шагов вперед, обогнул стол и опустился перед второй женщиной на колени. Осторожно сглотнул, прочищая горло, чтобы голос не подвел его снова. Сейчас это было бы совсем ни к чему.

– Прости, - тихо сказал он.

Несколько мгновений он был уверен, что она не ответит. Но в конце концов она словно бы чуть нехотя - а может, просто стесняясь присутствия Сарры - отозвалась:

– Бог простит.

– Агарь, Агарь… - выговорил он, а потом молча обнял ее ноги и уткнулся в них лицом. Сквозь ткань платья светилось тепло ее тела. Он помнил, как радостно она распахивалась под ним, допуская к лону, - и как ему это было сладко.

Она молчала.

Он так и не заплакал. Поднял голову, попытался поймать ее взгляд в темноте - не сумел.

– Как Измаил? - спросил он.

– Вырос, - сказала она. - Давно вырос. Он совсем не дикарь. Хотя характер у него не сахар, это правда. Иногда он заставляет меня лить слезы… Как иначе? Я тоже виновата, возомнила о себе невесть что… А получилось - мальчик пасынком при родном отце рос.

– Прости, - совсем неслышно, одними губами повторил он. Но она услышала. Он почувствовал, как на его голову легла ее маленькая рука и легко - ему показалось даже, что ласково, - пропутешествовала по его волосам.

– Что уж теперь… - сказала она.

– Еще не поздно, - сказал он. - Ты позволишь мне с ним повидаться?

И открыл глаза.

Было утро. А он все помнил. И на этот раз совсем не чувствовал усталости; он все сделал правильно, и с плеч свалился привычно непосильный груз, давивший его, как он теперь понимал, всю жизнь от века. И может быть, не только его.

А раз утро, стало быть, пора было ехать завтракать.

В этот ранний час в кафе еще никого не было. Пруд дремотно курился, дальний берег лишь темной одутловатой тенью угадывался в тумане, и даже лебеди выглядели полусонными; а ему надо было как следует подкрепиться перед тем, как на своем “майбахе” рвануться в Варшау и выдержать последний день конгресса.

– Уже пришли утренние газеты, герр Рабинович, - сказал кельнер, ставя перед ним чашку кофе.

Показалось ему - или кельнер и впрямь сегодня говорил, как в старые добрые времена, безо всякой издевки, с обычной своей приветливостью? Показалось или нет?

– Спасибо, Курт, - сказал он. - Не хочу портить себе завтрак. Долой все газеты на свете!

Кельнер улыбнулся.

Показалось или нет, что он просто улыбнулся?

– Рискну заметить, герр Рабинович, - сказал он, смахивая салфеткой какую-то невидимую пылинку или крошку со стола, - что у вас нынче на редкость хорошее настроение.

– Не могу не восхититься вашим умением читать по лицам, Курт, - ответил он.

– Да что уж там по лицам, - усмехнулся кельнер. - У вас, извиняюсь, даже сутулость пропала. Вы же последнее время ходили, будто придавленный.

Курт улыбался всеми морщинами, и вдруг оказалось, что у него доброе лицо, почти как у Ага…

Он вздрогнул, поняв, что едва не перепутал сон с явью.

Почти как у Аграфены.

Он вновь уставился на воду, он всегда садился спиной ко входу на террасу, лицом к пруду. Сделал первый глоток. Хорошо, что в такую рань коричневые не проводят демонстраций.

Спокойный туман над прудом жил своей медленной жизнью - тихо умирал. Дальний берег с его цветными переливами крон все отчетливей и ярче просматривался сквозь невесомую тающую плоть.

Сзади раздались шаги. Это не Курт, успел понять он, но оборачиваться не стал; он не хотел ни с кем разговаривать, боясь растратить и расплескать на пустопорожний пинг-понг вежливых реплик тепло, наполнявшее душу.

Нет, не отвертеться, понял он, когда в поле его зрения вошел молодой человек с нездешним лицом южанина. Араб? Перс? Молодой человек держался очень прямо, вот уж кому не грозит ни малейшая сутулость. Несмотря на безукоризненно сидевший штатский светлый костюм, галстук и шляпу, чудилась в молодом пришельце военная выправка. Этого еще не хватало, подумал он. Смуглая рука южанина легла на спинку стула напротив; сейчас загородит мне лебедей, подумал он с неудовольствием.

– Вы позволите? - спросил южанин. Так и есть, акцент.

– А что, собственно, вам угодно? - вопросом на вопрос ответил он. - Вокруг столько свободных столиков...

Наверное, это прозвучало невежливо, но ему не хотелось общаться. Любой чужак мог смахнуть с него светлое настроение, прикрывшее его, как тонкое тюлевое покрывало, от действительности на какие-то считанные, он знал это наверняка, часы. Курт улыбнулся, как человек, - и на том спасибо, и хватит… больше нельзя рисковать…

– Я отниму у вас каких-то пять минут.

– Больше у меня и нет.

– Я знаю. Вам надо торопиться на конгресс.

– Ах, вот как, - с неудовольствием и потому невольно подпуская в голос яду, произнес он. - Похоже, вы знаете обо мне больше, чем я о вас.

– Я помощник военного атташе ордусского консульства в Варшау Измаил Кормибарсов, - сказал пришелец. - Могу показать документы, если вы хотите.

– С документами подождем, - медленно ответил он; сердце его споткнулось на имени Измаил, а потом заколотилось, словно катящийся вниз по крутым ступеням резиновый мячик. - Присаживайтесь, прошу. Что вам угодно, герр Кор… - “Не выговорить, - на миг он потерял присутствие духа, - не европейская фамилия”, но язык уже справился сам, без участия рассудка, - …мибарсов?

Ордусянин сел напротив.

– Честно говоря, у меня к вам очень странный разговор, - признался он. - Дело в том, что Ордусь, хотя и строго придерживается принципа невмешательства в дела Европы, не может позволить себе роскошь не следить за происходящими здесь событиями. В последнее время эти события нас сугубо тревожат. Я подразумеваю скорый выход на свободу вождей так называемого национал-социализма. А ведь одним из краеугольных камней их программы, как бы сейчас ни замалчивали этот факт в здешних средствах всенародного оповещения, является окончательное решение так называемого еврейского вопроса, и никто этого не забыл. Уже сейчас ощущается оживление определенных предрассудков даже среди групп населения, формально никогда и не поддерживавших Штыкмахера и его сторонников.