Александр Бородыня - Сияющий вакуум (сборник)

— Не двигаться! — приказал грубый голос через усилитель. — Руки за голову. Встать на колени. Закрыть глаза.

Было совершенно ясно: как только сидящий в танке солдат случайно нажмет на гашетку, от Филиппа в хорошем случае если и останется задняя часть комбинезона, так и та будет порхать в дыму за полкилометра отсюда.

Когда он встал на колени, заложил руки за голову и закрыл глаза, пушка танка опять неприятно скрипнула. Сзади раздались медленные шаги. Он услышал возле своего левого уха учащенное дыхание. Чья-то рука расстегнула кобуру на поясе Филиппа и вытащила пистолет. Судя по шлепкам подошв, подошел еще кто-то. Справившись с явно астматическим кашлем, человек, взявший оружие, отступил немного и спросил:

— Этот, что ли, мародер?

— Этот! — отозвался другой голос. — Посмотри, Иван, часы у него на руке надеты.

Филипп стоял лицом на запад, с закрытыми глазами, и, когда оглушительно грохнуло, подумал, что нога солдата все-таки случайно надавила гашетку, но он ошибся. Оказалось, его просто оглушили ударом приклада по затылку.

Очнулся он оттого, что почувствовал, как с него снимают часы. С огромным трудом разлепив глаза — головная боль усилилась необычайно, — Филипп Костелюк увидел лицо молодого офицера, склоняющегося над ним. То, что это был именно офицер, следовало из ромбовидных серебряных нашивок в вороте темно-синей формы и серебряной каски с низким скошенным лбом. Похоже, военная форма не менялась более ста лет. Офицер увидел, что Филипп открыл глаза, и козырнул.

— Вторая танковая бригада. Капитан Иван Лопусов! — отчеканил он по букве устава и сразу сменил интонацию: — Мародерствуем, значит? — Он вертел в руках снятые с Филиппа часы. — Ты видишь, что здесь гравировка? — спросил он, наклонясь еще ниже. — Видишь? А ты видишь, что здесь написано? — Он щелкнул ногтем по металлическому корпусу часов и прочитал с нарочитой скорбью в голосе: — «За боевые заслуги. Лично младшему лейтенанту И.Г. Самуилову от командарма второй истребительной бригады». — Он сделал торжественную паузу и закончил: — Так что придется тебя расстрелять.

— Как же? — больше удивился, чем испугался Филипп Костелюк. Из-за усилившейся головной боли он плохо понимал происходящее. — Как же так, расстрелять? Я что же, столько проехал, чтобы вы меня вот здесь сразу к стенке?

— А вот так! — Голос молодого капитана стал даже веселым. — Без суда и следствия! По закону военного времени!

Все дальнейшее происходило совсем уже как во сне. Ему скрутили руки и поставили лицом к пустыне возле развороченного полусгоревшего танка. Спиной Филипп чувствовал раскаленный металл. Он тряс головой, пытаясь отогнать неприятное видение, но семь солдат в защитных комбинезонах с боевыми карабинами в руках исчезать не хотели. Руководил расстрелом тот же капитан Лопусов. Он встал, как и полагается, слева от солдат и командовал:

— На плечо!

Понимая, что через каких-то несколько секунд в тело его вонзятся семь раскаленных пуль, Филипп поморщился. Внутри у него все похолодело. Процедура казни оказалась такой простой, такой банальной, что создавалось впечатление, будто здесь это практикуется на уровне легкого общего завтрака или партии в кегли.

— Готовьсь! — командовал молодой капитан.

«Сейчас он крикнет «пли», и наступит вечная мгла? — вдруг совершенно успокаиваясь, спросил себя Филипп. — Или все-таки я попаду в рай?»

Подул легкий прохладный ветерок. Отчетливо было слышно, как шелестят вокруг песок и пепел. Филипп стоял с закрытыми глазами, но ничего не происходило. Тогда он открыл глаза и увидел, что капитан Лопусов, вместо того чтобы взмахнуть уже приготовленным платочком, заглядывает в какой-то мятый листок.

Капитан посмотрел в листок. Разгладил его на колене, опять посмотрел, глянул на Филиппа и вдруг объявил:

— Отбой, ребята! Этого расстреливать мы не будем. Не псы же мы бешеные такого парня за какие- то украденные часы в рай отправлять. Зачем вообще мертвому часы?

С неохотой солдаты разбрелись. Здесь было довольно скучно, и неожиданная отмена расстрела не понравилась им. Потоптавшись немного на месте капитан Лопусов сложил листок, который рассматривал и который, по всему похоже, спас Филиппу жизнь. Капитан сам подошел и длинным ножом разрезал веревки на руках беглеца.

Танкисты выходили из своих боевых машин, но никто не приближался. Смотрели издалека. Вроде с опаской и уважением.

— Уходи! — сказал молодой капитан, протягивая Филиппу пистолет. — Бери и уходи. Мы солдаты, а не палачи. Но имей в виду, не все такие добрые. — Он сам поднял с земли, отряхнул и подал Филиппу его сумку. После чего молодой капитан приложил ладонь к виску. У него был нездоровый взгляд. Приступ астматического кашля скомкал его последние слова. — Лови! — Он кинул Филиппу часы мертвеца, и шофер подхватил их левой рукой. — Надеюсь, они еще пригодятся тебе. Прощай. Может быть, скоро увидимся.

Быстрым шагом удаляясь по полю, Филипп пытался понять, почему был вдруг помилован, и не мог.

Черный пепел, перемешанный с песком и гравием, неприятно хрустел под подошвами. Чувствуя направленные в его спину сотни человеческих глаз, беглец непроизвольно вжимал голову в плечи. Уже порядочно удалившись, Филипп Костелюк все-таки обернулся. Оказалось, что никто и не смотрел в его сторону. Солдаты развели несколько костров. Похоже, готовили пищу. Порывом ветерка принесло запах разогретых консервов. Филипп принюхался.

Нужно было идти. Над остатками его разбитого грузовика все еще дрожал воздух. Сколько же хрономобилей кинулось в погоню за обыкновенным шофером?

Погода портилась. Над пустыней повисли грозовые облака, и вскоре пошел дождь. Первоначальная иллюзия, будто военные машины стоят до самого горизонта, быстро развеялась. Удалившись только на пару километров от места своего несостоявшегося расстрела, Филипп Костелюк уже не видел впереди этих бронированных монстров. Здесь образовалось что-то наподобие дороги: неглубокая выемка. По сторонам стали попадаться какие-то руины, но руины чуждые, ничем даже отдаленно не напоминающие русскую столицу.

В основном это были полуразрушенные кирпичные строения, но попадались мазанки и мокрые срубы. Гнилые деревни распространялись с некоторой прерывностью на многие километры вперед.

В окнах поблескивали остатки стекол. Кое-где болтался вместо стекла рваный целлофан, а иногда маленькое деревянное окошко было просто затянуто высохшей животной пленкой. Все двери нараспашку. С низких порогов течет вода. Внутри сквозь пустые проемы окон можно разглядеть скелеты хозяев и какую-то нехитрую утварь, иногда громоздкую старинную электронику, иногда кусочек яркого народного костюма или высокую песцовую шапку с пером, сползающую на полуразложившееся лицо мертвеца.