Николай Удальцов - Что создано под луной?

Самая жестокая борьба – это борьба тех, кто не может сформулировать, в чем заключается их правота…

– Потом все будут лежать в одной земле, – тихо, не монологизируя продолжал Крайст:

– И революционеры, и революционеры, убившие первых революционеров за то, что те были недостаточными революционерами, и убитые последующими революционерами, революционеры – убийцы первых революционеров.

Потом новые революционеры станут убивать революционеров-предшественников для того, чтобы занять их место в креслах правительственных чиновников и в могилах, до тех пор, пока революционеры будут оставаться революционерами.

Но еще чаще революционеры убивали тех, кто революционерами не был – своих нормальных, не больных революциями современников.

И лишь тогда, когда революционеры перестанут быть революционерами, а превратятся в обыкновенных прощелыг, просто повторяющих революционные лозунги – массовые убийства закончатся.

Тогда начнется Большой застой.

Потому, что бессмысленность революций станет очевидной всем, и оче6видность эту невозможно будет скрыть. Но революционные догмы останутся, останутся, чтобы заставить людей жить в своих пределах.

– Люди убивали людей? Какая дикость. – Иногда, Риоль, человек – самый большой нечеловек на свете…

Постепенно, обложив горизонт тучами со всех сторон, гроза стала вакцинировать почву электричеством.

Видимым.

Ярким, хотя и далеким.

И от этих уколов громко вздыхали толи небо, толи земля…

– И кто победил?

– Победили те, кто был более жестоким.

Но помни: победа – это не доказательство правоты.

Но не это главное – главное, что вражда вошла в привычку, – глядя прямо перед собой, тихо подытожил Крайст, но подошедший к ним в этот момент Искариот, скривив лицо презрительной гримасой, прибавил:

– И люди легко к этой привычке привыкли…

Риоль не раз видел планеты, на которых одни воевали с другими, себе подобными.

Встречал он и планеты, на которых одни победили, и даже полностью уничтожили своих противников-соплеменников.

Но почему-то ни на одной из этих планет не было счастья.

Жители этих земель не раз спрашивали Риоля:

– Когда же мы будем жить как вы?

И Риоль тогда не знал, что им ответить.

Теперь он смог бы ответить на этот вопрос:

– Когда признаете, что, уничтожая себе подобных – вы становитесь хуже…

Но вышло так, что впервые Риоль подумал об этом не на чужой, а на своей земле…

Незаметно – в их разговоре, основными были вопросы – дорога, по которой они шли, стала прямой и очень ровной, не смотря на то, что продолжала тянуться по пригорку. Опытный взгляд Риоля отметил это сразу, хотя сам Риоль в начале не придал этому значения.

Иногда, значение придает время. Иногда, значение предают люди…

– …Ты думаешь, что погибают самые лучшие из людей? – спросил Риоль Крайста. – Я думаю, что если кто-то не является самым лучшим – это не повод для того, чтобы ему просто так погибать от чьих-то пуль в затылок…

– Что же делать с теми, кто участвует в гражданских войнах? – Риоль в первый раз обратил внимание на то, что постоянно задает вопросы.

Это был его первый опыт.

Он, человек не совсем молодой, побывавший в самых разных местах и видевший многое, вдруг ощутил то, сколько вопросов перед ним встает.

И вообще, сколько вопросов стоит перед человеком, когда рядом оказывается тот, кто способен их выслушать и помочь найти ответ.

Крайст промолчал, а Искариот ответил так, словно ответ на этот вопрос у него давно был готов:

– Вначале – оплакивать не судя, а потом – судить не оплакивая…

– Хорошо, что я родился в другую эпоху, – проговорил Риоль, – Хорошо, что страна ушла из этого времени.

– Эта эпоха пока не закончилась, – ответил ему Крайст.

– Когда же она закончится?

– Когда будет поставлен памятник всем погибшим в этой Гражданской войне…

– Когда-то это должно окончиться. – Не скоро. После гражданских войн – гражданского мира не бывает очень долго…

* * *

Риоль довольно хорошо знал холм, возвышавшийся рядом с его домом, и потому был несколько озадачен тем, что у них под ногами оказалась основательно наезженная грунтовая дорога, ведшая к вершине.

– Раньше я этой дороги не видел, – проговорил он, пожимая плечами.

– Ты не видел ее позже, – ответил Крайст, – Пойдем по ней?

– Пойдем. Похоже, что это – провидение.

– Пошли. Только помни, что провидение – это автор пьесы, а не актер на сцене…

Но идти им пришлось совсем не долго. За первым же поворотом, там, где кусты подступали к самой дороге, их остановил окрик:

– А, ну, стой! Стой, кому говорю. Кто позволил шляться по секретному объекту? – прямо перед ними стоял человек вооруженный допотопной винтовкой с примкнутым к концу ствола длинным штыком.

Крикливый винтовконосец был одет в стиранную перестиранную гимнастерку без погон, но с заплатами на локтях, подпоясанную истертым кожаным ремнем. Его ноги, обутые в дырявые ботинки, которым веревки заменяли шнурки, украшались грязными обмотками. Фуражка на голове, хоть и звездила над сломанным козырьком, но была такой помятой и пыльной, что вызывала брезгливость.

«Крайст тоже одет в поношенную и заплатанную одежду, но его одежда была всегда чистой, а одежда человека, остановившего их, казалась грязной, даже сразу после стирки.

Прекрасная помесь власти и нищеты», – подумал Риоль, и это было последнее, о чем он успел подумать, перед тем, как получил удар в затылок.

Откуда-то из травы повыскакивало еще несколько таких же вооруженных людей, и они, скрутив Риолю и Крайсту руки за спиной чем-то вроде колючей проволоки, впивавшейся в кожу своими шипами, потащили их по дороге, норовя при этом то пнуть ногой, то ударить прикладом в спины своих пленников.

Впрочем, двигаться, таким образом, Риолю и Крайсту выпало не долго. Уже через несколько шагов дорогу перегородил высокий забор, не окрашенный, но с хорошо прошпаклеванными щелями между досок.

Не то – дверь, не то – калитка с окошечком-смотровиком служила для принятия внутрь зазаборья тех, чья судьба было оказаться внутри.

Перед тем, как постучаться в калитку, тот, что остановил Риоля и Крайста, и, по-видимому, вызвал подмогу, сплюнул, выругался и сказал:

– Радуйтесь, гады, что вас сюда привели. А-то ведь я мог бы вас на месте шлепнуть.

Из-за угла забора появилось лицо человека, одетого в дорогую французскую тройку:

– Умных – судят по тому, что они сделали. Остальных – по тому, что они могли бы сделать…

За забором находился, мощеный бетонными плитами двор, посреди которого стояло красное кирпичное одноэтажное здание, мрачное, человеконелюбивое.

А между плитами во дворе кое-где пробивалась травка, веселозеленая на солнце. Она как будто бы говорила, что не имеет ни к плитам двора, ни к кирпичам дома никакого отношения. Словно артистка варьете случайно оказавшаяся на слете передовиков из числа работников похоронных бюро.