Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации - Кирилл Ляпунов

– Что случилось? – Кузнецов напустил на себя дежурную внимательность.

– Девочка одна, в известном медиа работает, попросила, чтобы ее должность везде фигурировала не как «специальный корреспондент» или «спецкор», а как «спецкорка». Ну и полилось из всех щелей: дебилы, с русским языком не дружат, совсем отморозились и так далее…

– Я, конечно, не филолог, но в русском языке, по-моему, такого слова действительно нет.

– И вы, Аркадий, туда же! Какая разница – есть, нет? Язык постоянно меняется! Сейчас нет, завтра будет. Слова «тусовка» двадцать лет назад тоже не было. По крайней мере, в сегодняшнем понимании. А во фразе «мальчик в клубе склеил модель» вообще полностью изменился весь смысл. И он, кстати, стал совершенно отвратительным по отношению к женщине!

– Ну вы скажете!

– А что? Ну да, сейчас «спецкорка» звучит странновато. Но, поверьте, пройдет еще лет десять, и на такую чепуху вообще перестанут обращать внимание.

– Положим. А для чего это? Зачем усложнять наш и без того непростой язык? Ведь в данном случае, несколько я понимаю, речь идет о профессии, а для профессий гендер вторичен. Я не прав?

– Сомневаетесь? Конечно, не правы. Женщина должна ощущать себя женщиной! Всегда! – феминистка гневно сверкнула глазами. – И дело ее жизни тоже должно иметь женские коннотации. За счет языка нас угнетали тысячи лет. Сводили все только к кухне, постели и детям. Поэтому битва за язык – принципиальна. Язык – это то, что мы усваиваем с детства. Инструмент, который позволяет нам правильно понимать природу вещей и их оттенки. К сожалению, изначально он пропитан идеями неравенства. В первую очередь по отношению к женщине. А что касается профессий, то перекос тут просто чудовищный! Большинство из них сформировались в эпоху патриархата и поэтому употребляются в мужском роде, что заведомо ставит женщин в унизительное положение!

– Эвона как. Ну, допустим, с английским языком я еще соглашусь, в нем действительно многие слова, относящиеся к профессиональной деятельности, имеют корень man, но в русском-то языке это просто вопрос рода.

– Именно!

– Я хочу сказать, что принадлежность к роду, как это ни странно звучит, не всегда стопроцентно указывает на гендерную принадлежность. Есть же слова, которые имеют женский род, но применяются и по отношению к мужскому гендеру. «Политическая проститутка», например, или слово «собака». Они употребляются без оглядки на пол. Вот еще – «трусишка».

– Они все имеют уничижительное значение. Что еще раз доказывает, что задача такого рода лексики – издеваться над женщинами. Ставить их в неравное положение по отношению к мужчинам.

– Позвольте, а как же «умница», «молодчина»? И потом, что значит в неравное положение? На заре революции, когда борьба за равноправие, собственно, и началась, женщины, наоборот, с удовольствием примеряли на себя «мужские» названия. Одно слово «товарищ» чего стоит! Не думаю, что революционерка Коллонтай была бы в радости, если бы ее назвали «товарищкой». Или, например, Цветаева, насколько мне известно, практически требовала, чтобы ее называли именно поэтом, а не поэтессой. Как я понимаю, она видела в этом не повышение статуса, а признание равноправия с остальным нашим литературным пантеоном.

– Правильно! Потому что женские окончания в профессиональных названиях были признаком не специалиста, а его довеска – супруги. Например, докторша, генеральша. Для того чтобы женщине подняться на уровень выше, ей надо примерить на себя мужскую сущность. Но это же абсурд! А мы как раз и боремся за то, чтобы не надо было этого делать. Чтобы были режиссерки, редакторки, машинистки.

– Машинистки уже есть. Они на печатных машинках раньше печатали.

– Как вы меня иногда бесите, Аркадий! – Глаза Натальи сверкнули настолько дико, что Кузнецов слегка испугался за свою безопасность. – Особенно этот ваш подчеркнуто вежливый тон. По глазам вижу, что вы думаете: «Вот ведь дура-то!» Я знаю, что есть слово «машинистка». Только профессии такой больше нет, как нет и печатных машинок. Поэтому совершенно спокойно это слово может приобрести другое значение.

– Безусловно, но вы понимаете, что не все профессиональные или еще какие-либо другие обозначения смогут пережить эту трансформацию безболезненно?

– То есть?

– Значит не приобрести карикатурного оттенка. Но именно так и происходит, когда вы начинаете добавлять женские суффиксы куда ни попадя. На мой взгляд, от этого идея только дискредитируется. Просто за счет топорности подхода. Уж простите. Дело же не в том, как кто называется, а в том, как он выполняет свою работу. Хорошо ли? Талантливо ли? Как он использует свой гендер для решения поставленных задач? Я не прав? А здесь получается борьба сугубо за название. Ведь от того, как будет человек называться, вряд ли сильно улучшатся его профессиональные качества. Более того, эта титаническая битва заставляет столкнуться с критически настроенным социумом и культурными пластами, сложившимися исторически.

– В этом и заключается суть нашего дела. Уничтожить эти, как вы выражаетесь, «культурные пласты». От них ничего не должно остаться.

– Простите. От кого? От Пушкина, Достоевского, Толстого? Они ведь сформировали наш язык.

– Толстой был сволочью. Он ненавидел женщин. Из думающей развитой девочки сделал какую-то клушу (я про Наташу Ростову). Каренину толкнул под поезд из-за предрассудков. Да и Пушкин ваш не лучше. Похабник был и гуляка, к женщинам относился как к скоту. Вы его письма почитайте!

– Читал-читал. Но это же Пушкин! Мы разговариваем на его языке!

– И что? Сейчас дети даже не понимают его стихов. Для них они как китайская грамота. Облучки, багрец. – Лицо Натальи скривилось. – Пройдет еще двадцать лет, и вся эта поэзия будет восприниматься как вирши Державина или Гомера. Начнут засыпать на второй строчке. А к слову «редакторка» будут относиться индифферентно.

– Какой ужас!

– Да ладно вам. Что вы как институтка в борделе?

– Я бы попросил.

– Не обижайтесь. Попомните только мои слова. Скоро всего этого вашего культурного слоя не будет. Он себя изжил. Проблематика непонятна. Все эти предсовокупительные страдания тургеневских барышень, бои за честь дворянского сословия умерли еще в двадцатом веке. Современный контекст – абсолютно другой.

Ему, что ли, нужен этот ваш культурный контекст? Не смешите мои тапочки. Он по слогам читает. А те, которые читать умеют, по большей части трусы и маменькины сынки. Но очень себя любят. Им вообще никто не нужен. Но в своей показной гордыне, чтобы только псевдокрутостью нос всем