Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек

В такие минуты остроумие тебя, как правило, конкретно оставляет.

– Она же твоя сестра, п. к, – произнёс я без затей.

Сын мгновенно отскочил и повернулся ко мне, девушка отпрянула вглубь, запахиваясь в древесную кору, как в шубку. Наружи осталось только лицо и пальцы обеих ног.

– Как тебе ещё твой хрен не защемило, – иронически комментировал я. Давно я не встречался лицом к лицу с моим бурным человеческим прошлым, когда все реалии обозначались своими именами…

– Мои младшие братья оделяют меня пыльцой, мой старший – дарит семя, – невозмутимо ответила Сэлви. – Ты видишь какую-нибудь разницу между тем и этим, создатель моей мамиа?

Я не выдержал – двинулся им навстречу, как Минотавр.

– Сначала разуйся – здесь земля святая, – Вульфрин стал поперёк моего движения, обхватив рукой один из охранных стволов. Возмущение плоти вмиг делось куда-то, и в зеленовато-лунном свете он походил на изящную статуэтку старой бронзы.

Отчего-то я, видавший и не такие виды, слегка заробел.

– Делать мне больше нечего. Я иду к себе, – сказал я. – Валяй следом и уж попытайся по дороге вспомнить, куда делись твои одёжки.

Очевидно, Вульфрин так и вышел из дому в том виде, в коем был застигнут: ночное платье отыскалось в сенях. Какая-то бесформенная рубаха до пят, с широким вырезом, из которого вмиг вылезли тощие плечи, и с подпояской. Набросил на себя и попытался пропустить меня вперед, но я не поддался: подтолкнул его внутрь и захлопнул дверь с витражом за нашими спинами, как до того наружную. Уселся на подушку перед отгоревшим камином и мановением руки указал сыну сесть напротив.

К моему облегчению, Абсаль не ночевала: хотя иного и не стоило бы ожидать. Нет, не нужно нам тут ни её, ни Бет, ни Волков или кого-то из сумров! Я послал направленную ментаграмму Хельмуту – в надежде, что он витает где-то неподалёку. Получил ответ почти сразу: последние десятилетия с общением подобного рода у нас проблем не возникало.

– Что, прямо сейчас судить будете? – негромко сказал Вульфи. Я так понимаю – уловил исходящие от меня эманации.

– Заткнись, – оборвал я.

Как ни странно, на дочь я не сердился: просто её не понимал. Хотя сына не понимал ещё больше: зачатый мной – ещё наполовину тогда человеком – практически от незнакомки, выращенный в отдалении…

– Может быть, печку заново растопим? Зябко что-то становится: нервное, однако. Классика живописи: картина «Царь и ван», нет, «Царь Иван». Или просто «Петр и Алексей»?

– Не гаёрничай и не дерзи.

– Вас никого рядом не оказалось, а Сэл необходимо было завязать семена именно сегодня.

– Оригинально.

– Хорошо, пап, я подожду с объяснением, – ответил он невозмутимо. – Чтобы не повторяться.

Хельм не умел ни летать, ни пользоваться классическим «нуль-Т» – и сумры далеко не все такое могут, – но, на моё счастье, пребывал невдалеке. Как он мельком объяснил, у давнего приятеля, который последние лет пятьдесят не подавал о себе вести. Мы сидели посреди живого леса и живых книг в полнейшей тишине – такой плотной, что я уже начал удивляться и беспокоиться.

Наконец, внешняя дверь заскрипела и со стоном рухнула обратно в проём: почерк моего дорогого знакомца узнавался с полпинка.

– Привет вам. Что затаились, будто тати какие? – проговорил Хельм. За-ради парадного выхода пребывал он в своем плаще, повёрнутом на красное, а из-за сухого сору, так и норовящего попасть в волосы и глаза, – с надвинутым на них капюшоном, так что символ вышел понятно какой. Даже без его верного меча Лейтэ.

Потом он сел по-турецки прямо на ковёр, сдвинул верхнюю одежку с плеч и головы и почти приказал:

– Выкладывай, Анди, что случилось. Твою версию.

Именно это я и сделал. Включая краткое объяснение Вульфа об урочном часе. И свои соображения о вреде и недопустимости инцестов.

В такт моим словам мой друг ритмично кивал.

А потом… тихо рассмеялся:

– Она же дриада. Почти дерево. А деревья либо оплодотворяются, либо нет: домашней вишне нужен для вдохновения ствол иного сорта, войлочной – просто несколько таких же, как она, есть такие особи, что всю жизнь проводят в самообслуживании и для того приманивают пчёл на свои квартиры, как фига, сиречь смоква, по-простому инжир. Но выродков в этом смысле среди них не бывает.

– Моя дочь Сэлви – ещё и человек.

– Лань. И самую малость сумр. Неудачные дети у вольных животных не зачинаются – разве что при скрещивании видов, да и то как посмотреть. Верблюд-нар очень силён, мул зол, красив и вынослив. У людей скверные детки появляются далеко не сразу, и то если злоупотреблять родством систематически, как делали короли. А что ты знаешь о своём, о нашем народе?

– Существует ещё и мораль.

Хельмут фыркнул:

– А также прагматичный подход к делу. Есть прок – значит, всегда найдется и нравственное оправдание.

– Создать породу, – пробормотал Вульфи. – Приручить и взнуздать природу. Следовать предначертанному и якобы спущенному сверху пути. Дядя, а Бог или боги тут при чём? Они наши кухонные проблемы, что ли, собрались утрясать?

– Я тебе такого не говорил, малый, – ответил Хельм. – Ты уж и впрямь поперёк телеги с лошадью забегаешь. Хотя есть такое у людей: первоячейка общества, первоклетка, что должна себя повторить во всём строе. Ради его конечной крепости. Ну, прочности.

– Ага, клетка. Когда браки заключаются с оглядкой на хороших детей, гарантированный постельный уют и заодно совместное ведение хозяйства, вот уж это – полное дерьмо!

– Парень, ты чего у меня под носом кулаками размахиваешь? Фигурально, понятное дело. У нас ведь совсем иначе: не семьи, а скорей союзы.

«Жена – это не та, с которой занимаешься сексом, – говорила Абсаль. Не та, что родит тебе хороших детей. И даже не та, которую понимаешь с полуслова, оттого что вы притёрлись друг к другу…»

– Хельм, – перебил я. – Так можно далековато уйти. Мы тут не мировые проблемы собрались обсуждать.

– А всего лишь моё непристойное поведение, – вмешался Вульфрин. – Крошечную, ну абсолютно малую частность. Дядя Хельм, ну как вам объяснить, что когда создаётся общество сфинксов и химер, его столпы с самого начала химеричны?

– Аморфный кисель – или там густой бульон – строить невозможно, – ответил я.

– Тогда будем дожидаться, пока в него не ударит молния, – парировал Вульфрин. – Свыше. Тогда уж точно будет полный порядок в строю.

Спор независимо он нас троих приобретал странные очертания: мы перешли на язык космогонии, или Создания Мира из почти что Ничего, и утверждения неких констант.

– По крайней мере, нельзя замыкаться в семье, – махнул я рукой без особой надежды, что меня поймут.