Кирилл Еськов - Баллады о Боре-Робингуде: Паладины и сарацины

Внезапно раненый будто бы всплывает на миг из своего забытья, и правая рука его принимается вслепую нашаривать пульт; мимо. Он делает вторую попытку, сперва скосив глаза направо и вниз, а потом и поворотясь туда всем корпусом – осторожно-осторожно, будто сидя внутри ящика, наполненного елочными шарами. Теперь он видит пульт, но дотянуться до него по-прежнему не в силах. Тишина вокруг стоит такая, что слыхать, как где-то там, во внутренних помещениях судна, призывно зуммерит оставленный спутниковый телефон – зуммерит давно, не первую уже минуту.

– Человек … – хриплый шепот спекшихся от жара губ; пальцы скребут доски палубы в какой-то паре дюймов от пульта, и вновь обессилено замирают. – Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один … – до пульта остался всего дюйм, последний , но с тем же успехом это мог бы быть и парсек. – Всё равно человек один не может ни черта …

Шепот обрывается; чуть погодя замолкает и телефон внизу. А потом происходит чудо.

Муть, только что заполнявшая глаза раненого, внезапно исчезает – будто в том фокусе с зажженной спичкой, брошенной в заполненную табачным дымом водочную бутылку, – а голос его обретает нездешнюю твердость и звучность:

– Путь праведника труден, ибо препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей. Блажен тот пастырь, кто во имя милосердия и доброты ведет слабых за собой сквозь долину тьмы, ибо именно он и есть тот, кто воистину печется о ближнем своем, и возвращает детей заблудших… И совершу над ними мщение великое наказаниями яростными. Над теми, кто замыслит отравить и повредить братьям моим. И узнаешь ты, что имя мое – Господь, когда мщение мое падет на тебя !

Рука Чарльза Эйч Арчера – брата Иезекииля – твердо ложится на пульт, вдавливая пусковые кнопки.

Старт крылатой ракеты – сложный и по-своему красивый процесс…

Факел ракетного выхлопа, вырвавшийся из трюма «Крестоносца», разламывает напополам неприспособленный к подобным пиротехническим экзерсисам кораблик, но это уже не имеет значения: тот свое дело сделал. Оно, кстати, и к лучшему: концы в воду … На поверхности еще плавает некоторое время разнообразный мусор, в числе которого – тело человека в окровавленной гавайской рубашке. А может, и не тело; может, в тот, первый, момент человек был еще жив – но только проверить это никак невозможно. Потому что треугольные акульи плавники тут же устремляются к прикормленному местечку ; миг – и на волнах не остается ничего, кроме медленно тающей кровяной кляксы…

Утро в Каламат-Шутфе – пейзаж после битвы : «до нуля дотлел основной ресурс, а за ним неспешно иссяк резерв…» Впрочем, как раз от основного-то ресурса кой-чего еще осталось, причем с обеих сторон.

…Робингуд стремительным рывком преодолевает гребешок бархана и тут же откатывается чуть в сторону; впрочем, предосторожность эта оказывается излишней. Отложив винтовку, атаман извлекает индивидуальный пакет и споро принимается за раненого:

– Эх, Ванюша, дурилка ты картонная – в наши-то с тобой годы так подставляться!..

Рана скверная, более чем – в живот. Даже остановить кровотечение толком не выходит: дураку ясно – нужна срочная эвакуация. Дуракам-то, впрочем, всегда всё ясно… Выматерившись сквозь зубы, Робин включает уже некоторое время как домогающуюся его внимания рацию:

– Первый здесь!

– Товарищ майор, – доносится спокойный голос ракетчика Николая, – «Гранит» пошел, от Сокотры. Через шесть минут войдет в зону досягаемости. Начинаем отсчет. Как поняли? – прием.

«Добро пожаловать в реальный мир!..»

– Понял вас отлично. Успеваете?

– Так точно. А у вас как – ну, насчет того снайпера?..

– Никак. Если дорожите мозгами – не вздумайте опускать противопульные жалюзи. Конец связи.

Робингуд быстро, вбирающе , озирает окрестность в бинокль: несколько трупов, застывших на изрытом воронками песке, перевернутый джип, за линией барханов – истончившиеся дымкИ от выгоревших вертолетов… О дьявол, где ж он затаился, этот, последний по счету, гад?

Самому ЗРК, правда, ничего особо не грозит: окна кабины, где сейчас работают ракетчики, прикрыты выдвижными бронещитками – из винтовки не проймешь. Но вот насчет остального…. Впереди, метрах в ста, высится на пригорке осиротевшая «Сосна»: военспецы-зенитчики мертвы, застрелены в затылок – снайпер очень удачно обошел их позицию с тыла. А вот бедолага Ванюша, видать, столкнулся со снайпером чисто случайно, нос к носу – и тот его упредил … Или?..

– Ванюша, очнись! – веки раненого вздрагивают и медленно-медленно ползут вверх – по мере того, как по жилам его разливается содержимое шприц-тюбика. – Ты подставился нарочно? ОН выследил ракетчиков, и ты ЕГО отвлек на себя, верно?

– Холодно… – голос «лучшего рукопашника спецназа» доносится будто бы из невообразимой дали, с тех заснеженных ягелем сопок, куда навсегда уходят пасти своих Белых Оленей таежные кочевники Северо-Востока. – Холодно… не чувствую ничего… совсем… Позвоночник… что там?

– Всё нормально, Ванюша, всё будет в порядке! Сейчас будет эвакуация, держись! Минуты…

– Какая, на хрен, отсюда эвакуация?! – Ванюшин голос внезапно обретает привычную твердость: вот теперь, похоже, снадобье подействовало в полный рост . – Кто из нас бредит?.. Эх, Боря… Ввязались мы… как пионеры юные… За каменюку эту мусульманскую – горела б она синим пламенем!.. Да! – ты ЕГО-то хоть достал?

– Нет…

– Убей ЕГО, Боря!.. Это ведь ОН положил их всех – и Пашу, и Серегу с Витьком! И я – я тут чего, задарма, что ль, Бегущего Кабана из себя изображал?!

…Увы! Похоже, что таки да – задарма. Потому что сзади как раз звучит оклик по-русски:

– Майор! Обернись – напоследок!..

Вот и всё.

Руки атамана, замершего на корточках подле умирающего друга, заняты бинтами и прочей медицинской хренотенью; о том, чтоб дотянуться до лежащей рядом винтовки СВД, нечего и думать. Правда, на ремне у Ванюши, буквально в паре вершков от повязки, которую Робин как раз в тот момент подправлял, имеет место быть пистолет в открытой кобуре, но только хрена ли в нем проку? Выхватить-то его не проблема (и это Робин, естественно, немедля проделывает), но вот обернуться, отыскать позади себя снайпера, уже взявшего тебя на прицел, и, в свой черед, поймать его на мушку… Персонаж «Матрицы» с такой задачей, возможно, и справился бы, но «лучшему стрелку спецназа» такое – увы! – не под силу: ведь он всего лишь человек.