Михаил Попов - Плерома

Изяслав Львович снисходительно улыбнулся.

— Воля ваша, но ведь пока все идет как по писанному.

Вадим выскользнул из своей комнаты в коридор, подтягивая трусы. На разведку. Как там папа с мамой, и что, в конце концов, это все же на улице происходило, пока он занимался тем, чем занимался. Похлопал по стене в поисках выключателя. Этот пластмассовый угрюмец всегда оказывается не в том месте, где ищешь. Ждать возможности не было. Ибо сзади почувствовалось теплое движение в комнате. Все еще в чаду и угаре крутых постельных переживаний скатился босыми пятками по родным ступеням, распахнул входную дверь и задохнулся.

Темно.

Ничего не видать. Ни-че-го. Ни вперед, ни вверх, ни вправо, ни назад. И главное, не было этого привычного чувства — сейчас глаза привыкнут. Наоборот, паника — не привыкнут! Никогда! Тьма облепляла так плотно, настолько полностью, что на нее, кажется, можно было опереться. Вадим стал отступать, как бы под весом этого впечатления, зацепился пяткой за что-то, чуть не упал, потом все-таки сел на задницу. Горло перехватило. И тут сверху бесшумно хлынул ярко-желтый свет. И сверху раздался тихий, уже ставший таким родственным голос.

— Вади-им!

Он перевернулся на четвереньки и начал споро взбираться вверх по ослепительным ступеням. Спасенье было наверху. Добрался до поворота лестницы, повернулся, увидел на вершине второго пролета величественную женскую фигуру, завернутую в простынную тогу. Начал подниматься на ноги. И тут старинная пыльная лампочка звонко перегорела. Но это его не остановило. Куда же ему было теперь деваться?

— Вот Аля, смотри. Два ящика свечей, литров под сто керосина, я уж не говорю про спички — целый ящик. А тут под попоной маленький дизелек, запускается на раз. И бочка соляры к нему.

Александр Александрович победоносно расхаживал по своей пещере, перечислял запасенные богатства. Супруга сидела на автобусном сиденье, испуганно сложив руки на коленях, и равномерно моргала.

— Я знал, с самого начала знал, что хорошо это не кончится. Я имею в виду все это молоко в небесах. Не могло оно оказаться навсегда. Это как-то, извини за выражение, не научно. Что мы знаем о мире самое основное? После белого дня всегда идет черная ночь. Так что, готовь сани днем.

Жора бежал по улице, стараясь ни с кем не столкнуться. Возбужденные, сердитые, растерянные люди то и дело попадались навстречу. Хватали за руки, но, увидев незнакомого, улетали в дальнейшую темноту. «Паша! Маша! Витя!» и в ответ «пама! пама! бабушка!».

Темнота была, впрочем, неполной. Почти в каждом доме горело несколько окон. И их становилось все больше. Население приходило в себя. Отовсюду слышался предупреждающий собачий лай — смотрите, смотрите, темнота!

В маленьком скверике у дома Любы сидел на скамейке пьяный старик и отвратительным голосом немелодично пел. «Когда весна придет, не знаю!» После каждой спетой строчки останавливался, тыкал в небо кривым пальцем и начинал ядовито хохотать. Жоре на этого человека было наплевать, он не знал, что это учитель и предатель Май-борода. Десантник стремительно добрался до дверей квартиры и позвонил. Оттуда донеслось звонкое, испуганное:

— Кто это?

Бажин сидел за деревянным столом, обхватив голову руками. В углу глухо полыхала печь, помещение освещалось только тем скудным огнем, что пробивался по периметру печной дверцы. За другим концом стола стоял Матвей Иванович, на плече которого висела Люба.

— Так значит, это ты все придумал, да?

Бажин презрительно подвигал нижней челюстью из стороны в сторону.

— Если бы. Я только исполнитель. Мелкий. И, как выясняется, еще и обманутый. Абсолютное ничтожество.

— То, что ты себя хочешь порешить, твое дело, весь белый свет в печку — ладно, но ее-то почему? Ты же ее любишь, сам сказал.

— Когда я в это ввязывался, Любу еще не знал.

— Но потом, когда уже знал, мог остановить? Почему продолжал?

— Папа, я сама пришла. Сама! Я влезла сюда, я навязалась, на шею кинулась.

— Помолчи!

— Почему он…

— Но ты же видел, он пытался, он…

— Это с топором-то…

Бажин сипло вздохнул.

— Да что вы, в самом деле. Ведь никакой трагедии не произошло. Фарс. Мне бы надо было уже привыкнуть. Я смешной человек. Все, к чему я обращаюсь, превращается в чепуху. Даже смерть.

— А я? — спросила Люба.

Официальный человек Сурин бежал по улице, тыкая себе под ноги и по сторонам скромным огнем фонарика. В оснащение человека, обслуживающего власть, входило и осветительное приспособление. Мало ли что может случиться. И вот это мало ли что случилось. Надлежало немедленно связаться с начальством для получения новых указаний. Но связаться не удавалось. Это было, в общем, понятно, начальство торопливо переваривает вал новых обстоятельств и там наверху сейчас не до мелких дел. Долг мелкого исполнителя — вернуться в то место, откуда его легко могут извлечь для нового употребления. Поэтому цель — коммуникационная кабина.

— А вы не знали? — Изяслав Львович всплеснул руками. — Он был родом из маленького городка, родители — лимита. Это он перед вами разыгрывал москвича, пусть не слишком породистого, но москвича. Поэтому неудивительно, что действие его романа происходит в райцентре. Он даже название дал ему соответствующее: «Рай. Центр». В смысле центр рая. На мой взгляд, слишком прямолинейно, даже наивно. И уж совсем не оригинально. Ну кто только не уподоблял свое детство эдему! Жизнь в милом сердцу сельце — существование до грехопадения. Оставление потока естественной жизни — грехопадение. Город — Содом, ну и так далее.

Бандалетов почти незаметно, одной рукой набрал номер своего дома, на секунду поднес аппарат к уху. Кивнул большой лысой головой. Крафт посмотрел на него сочувственно — иногда проще быть одиночкой.

— Естественно, что все райцентры в чем-то похожи. Наш друг описывал городок и родной и одновременно типичный. Поэтому многое, как он говорил, взято было из ваших рассказов. Вы ведь там тоже действуете.

Слушатели пошевелились.

— Он многое про вас угадал.

— Что же именно? — спросил Крафт, и было видно, что Бандалетов хочет спросить то же самое.

— Например, про вашу работу. Вы ведь работаете на Пантеон?

— Да, на Лазарет.

— А главное, он угадал то, что вы не умчались куда-нибудь в Акапулько, чтобы там бездарно увядать на пляже, а решили остаться на родине, и на реальной творческой работе. Ведь это так? Есть у него в романе и первая учительница, и гости из далекого прошлого, дворяне всякие, и разоблаченный предатель из времен Великой отечественной войны… совпадает это со здешней реальностью?