Геннадий Якушин - Волк

— Зюзя, Зюзя у нас!

Он объявляет, что привез кинофильм «Доживем до понедельника». На фильм я не остаюсь, так как сильно устал в дороге. Я падаю на кровать крохотной комнатушки общежития, которую мне выделили, и мгновенно отключаюсь. А утром ко мне заявляется здоровенный квадратный парень и представляется:

— Начальник комсомольского штаба Владимир Рыбин.

С ним заведующая районным отделом культуры Зоя Агафонова, женщина лет двадцати пяти, вчерашний Зюзя — киномеханик и Игорь — шофер, недавно демобилизовавшийся солдат, одетый в бушлат и кирзовые сапоги.

Рыбин объявляет, что этой компанией на автоклубе мы поедем по объектам строительно-монтажного поезда, который называется СМП, а затем поясняет:

— Товарищ Якушин, вы будете заниматься своим делом, а мы показывать кино и давать концерты. Зоя у нас певица. Конечно, если вам, Геннадий Васильевич, потребуется что-то, мы всегда поможем. С начальником поезда Анатолием Яковлевичем Лапицким встреча у вас состоится по итогам поездки.

Дорога стелется между сопок. Километров пять она ровная, укатанная. Игорь правит легко, будто вовсе не правит. Положил свои ладони на баранку и напевает. Густой шлейф серой пыли клубится за автоклубом. Лимонно-желтым огнем горит тайга. Осень опаляет сопки, вкрапливает в золотистый разлив берез огнистые пряди осинок и рябины.

Но вскоре дорога делается узкой. Со встречными машинами мы едва разъезжаемся. Наш шофер несколько раз съезжает на обочину, в марь. Хорошо, что оба моста ведущие, и Игорь вновь вылезает на проезжую часть с помощью «передка».

«Интересны они, бамовские дороги, — думаю я, — пыль и грязь на них легко уживаются вместе».

Впереди показывается перевал, а дальше с одной стороны скала, с другой — обрыв. Появляется встречная машина. Ей положено нас пропустить. Она съезжает на край обрыва и тут кузов ее начинает крениться.

— Стой, сорвешься! — кричит наш шофер, лихорадочно дергая ручной тормоз. Пулей он вылетает из кабины и мгновенно, выдернув откуда-то трос, подскакивает к продолжающей медленно сползать машине и накидывает петлю на крюк. Еще секунда-две, и Игорь уже в своей кабине, включает передачу и дает задний ход. Струной натягивается трос, и машина медленно ползет от обрыва.

Перевал позади. Теперь мы съезжаем на обочину. Натуженно гудя моторами, сплошной вереницей идут самосвалы на отсыпку полотна под магистраль.

Уже затемно мы приезжаем в пятерку, то есть в пятый отряд. Нас дружественно и с радостью принимают. Строители собираются в кают-компании, то бишь столовой. На стол ставится ведро крепкого ароматного чая. Зоя берет гитару и, сосредоточенно склонившись над ней, поет о том, что осталось у бамовцев в недалеком прошлом. Она поет о шумном мире, где есть кино и театры, где по вечерам горят в удобных квартирах голубые экраны и неистовствуют болельщики на захватывающих хоккейных матчах. После пения Агафоновой никому не хочется говорить, мудрствовать, решать мировые проблемы или просто болтать языком.

За ужином Зоя едва прикасается к еде. Она молчалива, подавлена, бледна и лишь горят ее заострившиеся скулы. На другой день мы едем к следующему отряду. Дорога хуже вчерашней. Нас трясет, швыряет из стороны в сторону, а потом мы останавливаемся перед мостом. Он разрушен. Выйдя из машины, мы видим вывернутые, а частью разметанные деревянные быки, сметенный волнорез и проломленный настил.

— Что скажешь, Игорь? — обращаюсь я к шоферу.

— По мосту проехали недавно «Магирусы», — отвечает Игорь. — То, что они благополучно прошли, свидетельствует и о его надежности и о том, что он вконец разбит.

— Мне кажется, что необходимо возвращаться, — говорит Рыбин. — Ничего страшного не случится, если мы на этот объект не попадем.

— Ну, если так рассуждать, — возмущается Зюзя, — так черт знает до чего дойти можно! — И смотрит на часы. — В нашем распоряжении сорок минут. Люди же на киносеанс придут. Надо ехать!

— Да вы что, всерьез?! — повышает голос начальник штаба. — У нас же представитель министерства. Я за него головой отвечаю.

— Вот этого не надо! — жестко заявляю я. — К комсомолу в данный момент я отношения не имею.

Зоя трубочкой вытягивает губы и обращается к Игорю:

— А как твоя интуиция?

— Значит, вопрос стоит так: или приехать вовремя, или повернуть назад, — и садится в кабину.

Машина трогается, а мы остаемся на берегу. Доски начинают угрожающе грохотать, едва Игорь въезжает на мост. Посреди настила кое-как забитая пробоина. Между огромными щелями зияет пустота. Я гляжу под мост. Там перекат. Внизу река, пенясь и клокоча, переваливается через гряду валунов. И тут до меня доходит, что, если машина свалится, то не в воду, а на камни. Я кричу:

— Стой!

Но поздно. Автоклуб бешено мчится вперед. Доски прогибаются под колесами, трещат, разметываются в стороны. Под машиной пусто! Но она не падает, а пролетает над образовавшейся дырой, над беснующейся рекой, ударяется всеми четырьмя колесами о настил и катит по нему, успокоительно погромыхивающему, до другого берега. Мы, как зачарованные, смотрим ей вслед. Не знаю, правда, чувствует ли сам Игорь наши восхищенные взгляды.

Мы объезжаем почти все объекты, и впечатления о жизни строителей, их быте, культурном обслуживании у меня далеко не лучшие. А тут еще инцидент. После одного из выступлений Зои я провожаю ее до вагончика, где она размещена. По дороге мы говорим о ее работе, творчестве. В вагончике горит свет.

— Странно, мне сказали, что девчата двое суток будут работать на объекте. Где же мне ночевать, если они вернулись? А я еще хотела помыться, — теряется Агафонова.

Я толкаю дверь и вхожу в вагончик. В нос ударяет запахом грязных портянок, немытого тела и чего-то еще. Перегаром, что ли, или какой-то парфюмерией? У рукомойника спиной ко мне бреется парень. А на одной из кроватей валяется здоровенный верзила в расклешенных брюках, свитере, драных шерстяных носках, и курит, сбрасывая пепел на пол. Прошлый жизненный опыт подсказывает мне, что эта пара — не лучшие представители человечества. Лежащий на койке малый узколоб с приплюснутым носом и щелочками глаз — типичный бич, а худенький у рукомойника — шкет при нем. Мгновение — и я превращаюсь в того, кем был лет этак двадцать назад. Внутри меня все напрягается, ощетинивается, но говорю я очень вежливо:

— Здравствуйте! Прошу прощения, но это женское общежитие.

Парень у рукомойника молча продолжает бриться, растягивая кожу пальцами. Лежащий на койке тоже не отзывается.

— Это женское общежитие, — повторяю я.

— А где же они? — вдруг поворачивает голову в мою сторону верзила.