Александр Звягинцев - Принуждение к любви

Добавить еще несколько реальных штрихов, и - вылитая Анетта.

А книга-то не дура, подумалось мне. Не удержавшись, заглянул туда, где рассказывалось про всех Валентинов разом. Оказалось, «Валентин - послушный и прилежный ребенок. В школе у него много друзей. Валентин - хороший товарищ, на которого всегда можно положиться. Защищает девочек от обидчиков. Не лишен волевых качеств. Валентин склонен к созерцательности и покою. Он проявляет больше интереса к гуманитарным наукам, чем к естественным. В юношеском возрасте Валентин может увлечься такими предметами, как философия или психология, и он вполне может стать хорошим врачом-психиатром или психотерапевтом. Может добиться успехов и в других сферах деятельности. Свободное время больше посвящает спокойным занятиям. Любит почитать книгу, посидеть за шахматами или кроссвордом. В женщине в первую очередь ценит скромность, ровный характер…»

Этого чтения мне хватило за глаза. Чего, спрашивается, моих родителей понесло на Валентина? Все не в масть! В шахматы я вообще не играю, книгу, правда, могу и почитать при случае. Зато все остальное!.. И с женщинами полный пролет. Моя ушедшая жена была действительно тихой, зато упорной, как ослица. А вот Анетта и скромность - две вещи просто несовместные. Так что тут ребята дали маху.

Какую выволочку она устроила мне, когда узнала, что я ушел из прокуратуры. «Ты хоть понимаешь, какую карьеру мог сделать!» - зло выговаривала она. А когда я стал объяснять, что не могу заниматься отцеубийцами и малолетними психами да перед начальством выкаблучиваться, только рукой махнула: «Наверное, ты думаешь, что мне все нравится из того, чем я занимаюсь? Далеко не все, мальчуган, но я уже взрослая тетя и понимаю, что можно делать, а что нельзя. Есть вещи, которые надо терпеть, и взрослый человек их терпит. А ты как пацан. Попробовал, не получилось - убежал».

Правда, потом она здорово приободрилась, когда я устроился в газету к своему другу Женьке Веригину. «А что, мальчуган, тут есть что ловить! Станешь у меня модным журналистом, собеседником первых лиц, политическим обозревателем, а там…»

И Анетта принялась меня раскручивать. Я только успевал отбиваться от звонков из зарубежных корпунктов, приглашений на телевидение, заказов из модных журналов. Потом она махнула на меня рукой: «Что поделаешь, мальчуган, будем ждать, когда ты повзрослеешь и станешь настоящим мужчиной - который зарабатывает деньги и имеет власть. Но ты должен помнить - мой любовник не может быть лузером. Мне этого моя шляхетская гордость не позволяет».

Выволочка за уход из газеты была тоже будь здоров. Но когда она узнала, что я работаю у Бегемота!..

Отбушевав, она вдруг с печалью посмотрела на меня. И сказала: «Столько лет вместе, а я про тебя ничего не знаю. Как ты умудрился?» Это ты умудрилась, хотел сказать я, столько лет вместе, а ты даже не знаешь, что от меня можно ждать, а чего ждать нельзя. Но я промолчал. Ведь Валентинам на роду написано не обижать девочек.

Какое-то время мы не виделись. А потом она, к счастью, вернулась. Мы обошлись без новых объяснений. Просто обоим было ясно, что мы не можем друг без друга. Но с тех пор Анетта довольно внимательно следит за моим душевным равновесием и настроением - ждет сигнала, что я устал быть лузером и готов стать при ее содействии приличным человеком, достойным членом нашего развеселого общества. А возможности для содействия такому процессу у нее были, да еще какие!

В машине она отыгралась за мою эрекционную провокацию по полной программе. На светофорах и в пробках хватала меня за колени и все интересовалась, как там «наш маленький друг» пережил утренние неприятности, и намекала, что она знает одно очень сильное средство, которое мигом поставит его на ноги. Под шутки такого разлива мы добрались до моей квартиры. Раздеваться она стала прямо в коридоре. И стащила она с себя там не только короткую шубейку, но и джинсы. И потом она не отказывала себе ни в чем. Орала и кусалась в постели, разгуливала по квартире в моей майке, не прикрывавшей попку, затащила меня в ванную принимать вместе душ со всеми вытекающими отсюда последствиями. В общем, распустилась…

Около семи вечера она бросилась одеваться, чтобы не опоздать к тихому семейному ужину.

- Какое счастье, что ты не красавица, - с глубоким удовлетворением сказал я, наблюдая за ней, лежа в постели. - Как нам повезло!

Разумовская как раз натягивала в этот момент джинсы. Она так и замерла, не успев застегнуть молнию.

- Что-что? Это как понимать, милый друг? Тупое мужицкое хамство после совокупления? Или?

Так и не застегнув джинсы, она встала надо мной, уперев руки в боки, так что можно было вдоволь любоваться ее пламенно-красными трусиками, тлевшими, словно уголья, под темными прозрачными колготками.

- А ну, повтори еще раз, и тогда…

- Помнишь, у Чехова есть рассказ «Красавицы»?

- Ты Чеховым не прикрывайся! Чехов ему вспомнился! А я теперь заснуть не смогу, всю ночь прорыдаю в подушку, изверг!

Ну, это Анетта загнула, все она прекрасно про себя давно знала. И гораздо лучше меня.

- Такой рассказ ни о чем… О нескольких случайных встречах с красивыми девушками. Встречах совершенно случайных и мимолетных. Где-то на захудалой железнодорожной станции, на каком-то дремучем постоялом дворе. Это все не важно. Важно то, что сразу видишь, что перед тобой настоящая красавица, понимаешь это без всяких доказательств и объяснений. «С первого взгляда, как понимаешь молнию», так там было написано.

Разумовская смотрела на меня теперь уже задумчиво.

- И дальше странное признание. Примерно так… Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне она, а тяжелую грусть. Почему-то мне было жаль всех, и красавицу, и себя особенно… И было во мне такое чувство, как будто мы все потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего никогда больше не найдем…

Разумовская тихо села рядом со мной, ласково погладила по щеке.

- Ты же не хочешь, чтобы я смотрел на тебя без желания? - спросил я. - Без наслаждения, но с жалостью?

И она только покачала головой в ответ, продолжая смотреть на меня серьезно и словно испытующе.

- «Смутно чувствовал я, что ее редкая красота случайна, не нужна и, как все на земле, не долговечна… - продекламировал я почему-то запомнившийся текст. - Или моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты? Бог знает!»

- И часто ты себя такими мыслями мучаешь? - спросила она.

- Бывает, - вдруг смутился я.

Чего это меня, в самом деле, развезло? Но больше всего я боялся, что Анетта сейчас залепит что-нибудь такое, от чего между нами, как говаривали в старину, разверзнется пропасть непонимания.