Сергей Кузнецов - Затворник. Почти реальная история

Глава 2

Славный малый Костя Егоров, будучи порядочным человеком и профессионалом-хозяйственником высокого уровня, имел один, но существенный, с точки зрения современных нравов, недостаток: он ждал от окружающих такого же отношения к себе, как относился он, – а относился он к людям с уважением, невзирая, как говорил Высоцкий, «на вероисповедание, таланты и зарплату». Этот принцип Костя приносил с собой всюду; не афишировал, но старался следовать. Почти всегда это ему вредило.

...Умение работать руками, смекалка, ловкость и глазомер передались ему от отца. Период, когда дети ломают игрушки, у Кости закончился гораздо раньше, чем у его сверстников: ему вдруг стало необходимо и интересно их чинить. В детстве он постоянно что-то выпиливал, выжигал, лепил из пластилина; клеил и раскрашивал целые многокомнатные, многоэтажные дворцы для маленьких кукол двоюродной сестры. Руки его вечно были в канцелярском клее, красках и занозах от дощечек, которые он находил на улице (нередко – на помойках) и тут же принимался что-нибудь из них мастерить.

В школе по труду у него была твердая пятерка. В пионерских лагерях, если ходили с вожатыми в походы, он всегда быстро и ловко ставил палатки, разжигал костры; откуда-то совершенно точно знал, как сколотить плот, зашить рюкзак и наловить рыбы, а уху и каши варил лучше вожатых. Ни я, ни наш третий друг Саня Панченко – Санчо Панса – ничего подобного не умели.

Период сколачивания скворечников, как и прочие мелкие строительные радости, прошел у Кости довольно быстро: заниматься этим ему стало скучно, хотелось попробовать чего-то более сложного, глобального.

Летом после седьмого класса мы с Санчо его почти не видели. Втроем – Костя, его отец и брат отца, дядя Гриша, – строили дачу. Дело по тем временам непростое, недешевое (если хочешь сделать хорошо) и очень нервное. Но Костин отец, которого этому тоже никто никогда не учил, откуда-то знал, как нужно строить загородные дома.

Костин дед, прошедший войну, герой и орденоносец, много лет проработавший в органах, изловивший не один десяток шпионов, за год до смерти получил казавшийся тогда огромным участок в только что образованном садовом товариществе неподалеку от станции Лесодолгоруково – пятнадцать соток. В то время как советским стандартом были шесть. Участок был завещан сыновьям – Гене и Грише, Костиному отцу и дяде. Таким богатством просто грех было распорядиться непродуманно.

Сначала был проект. И не одного дома, а всего участка. Почти три месяца Костин отец, дядя Гриша, да и сам Костя корпели над ним, обложившись справочниками по проектированию и строительству загородных домов. Ругались и спорили до хрипоты, прекращали планировать, рвали и выбрасывали чертежи – и снова собирались, чертили, обсуждали ночи напролет (а наутро Костик прогуливал школу). Но в результате учли все: большой двухэтажный дом с мансардой, хозблок, парники, огородик, «шашлычный угол» и даже баньку.

Материалы доставали в четыре руки: у дяди Гриши были свои каналы, у Костиного отца – свои. Строился дом на две семьи, и никто был не вправе филонить.

Но Костя! Мы с Санчо тем летом несколько раз приезжали на строительство усадьбы, как гордо именовал дачу наш друг, – не столько помочь, сколько повидаться. Создавалось ощущение, что Костя везде. В шортах и кедах, загорелый, окрепший ( не то что мы – бледные задохлики), он носился по участку: приносил, оттаскивал, приколачивал, пилил, устанавливал, копал... При этом у каждого из участников процесса была стройная и строгая логика действий, разработанная вдохновителем процесса – Костиным отцом.

Аборигенов к строительству привлекали, конечно, но эпизодически: во-первых, они все время норовили что-нибудь стянуть, во-вторых, постоянно выклянчивали за работу водку помимо полученных денег, а в-третьих... Вся округа ходила глазеть на диковинное строительство, и доброты во взглядах этих людей не было...

Костя пришел в школу только в октябре. При сумасшедшей нагрузке всех участников проект осуществили за шесть месяцев и закончили глубокой осенью. Построили грандиозно, на славу и на века: мы, как лучшие Костины друзья, в числе прочих гостей были приглашены на открытие (слова презентация тогда в лексиконе русского человека не существовало), дивились, бродя по участку, где все было стройно и красиво, и даже попарились в бане, оказавшейся на деле не такой уж и маленькой.

Костиного отца, человека замечательной души, это строительство доконало – морально и физически. Всю последующую зиму и весну он проболел, полтора месяца погрелся на солнышке на своей половине недавно отстроенной фазенды, и отсюда увезла его скорая с сердечным приступом: то ли по радио что-то услышал, то ли увидел по телевизору (а он всегда воспринимал окружающую жизнь очень близко к сердцу, пропускал через себя). До Москвы его не довезли.

Участие в строительстве дачи, а особенно последующая смерть отца, сильно изменили нашего друга. Он стал более серьезен, немногословен, прилежен в учебе и внимателен к окружающим, особенно к нам с Санчо и родным. В нем появились обстоятельность и деликатность, не свойственные этому возрасту. Без троек окончив восьмой класс, он вдруг объявил нам, что подал документы в строительный техникум. «Зачем? – недоумевал Санчо. – Ему прямая дорога в девятый, а после школы – в институт! Что за дурь у него в башке?!» Мы попытались Костю отговорить; оказалось, что сделать это невозможно. Мы горячились, размахивали руками, приводили доводы – как нам казалось, железобетонной силы: какой-такой техникум?! Учебное заведение типа ПТУ, стыд и позор! Нет, для кого-то нормально – но только не для Кости!

Он выслушал, поблагодарил, обещал подумать и позвонить в выходные. И позвонил через месяц, уже будучи учащимся строительного техникума.

Конечно, мы продолжали дружить. Я и Санчо – мы уважали его выбор... точнее, смирились и стали думать, что уважаем. И не мы, а именно Костя возвел тоненькую и абсолютно прозрачную, но очень прочную преграду. Мы с Санчо оказались по одну ее сторону, а он – по другую.

Каждое лето он с остервенением продолжал шлифовать свою часть фазенды: ему все время казалось, что чего-то не хватает, что-то не достроено или уже пообносилось. Это приобрело, по мнению Санчо, форму мании. «В память об отце, – сказал он мне, – понятно... Но это перебор, Леха». Костина мама, тетя Лена, имела сходную точку зрения: «Хоть бы вы отвлекли его, переключили на что-нибудь, а то ведь никого не слушает: Гриша и дочь его, Лизанька, сколько раз пытались. Ни о чем думать и говорить не может с апреля по октябрь – только о даче, что там сделать и переделать. То воду подведет, то сутками с крыши сарая не слезает, латает несуществующие дыры. То начнет на доме огромную тарелку-антенну устанавливать: говорит, телевизор все телеканалы мира показывать будет. Зачем в этой глухомани каналы мира?» Мы приезжали, пили пиво, жарили шашлыки и с двух сторон брали расслабленного Костю в оборот, забывая о тонкой хрустальной преграде. Санчо называл это «посадить на детектор».