Марина Ясинская - Крутые колобки

— Ну, чё вылупилась, мля? — нелюбезно осведомился Дюпель. — Вон отсюда!

Женщина принялась осторожно, бочком, бочком, продвигаться к выходу.

— Ой, Петрушенька, — вдруг совсем жалобно всхлипнула она, добравшись до дверей, и запричитала: — Ведь ты был когда-то и добрый, и ласковый… Что с тобой случилось?

— Ты со мной случилась! — рявкнул в ответ Дюпель, и руки прямо зачесались — так хотелось придушить толстуху за то, что она с ним сделала.

Зинаида, будто почуяв это, ойкнула и исчезла. Уйбуй тут же закрыл массивную дверь на замок и метнулся к окнам — раздвигать тяжелые шторы. Так и есть — там оказался выход на балкон. Конечно, с шестнадцатого этажа не прыгнешь, но ведь можно спуститься на балкон ниже. А уже оттуда — на свободу.

Всего несколько минут спустя, соорудив подобие веревки из непослушных, скользящих в руках шелковых простынь, Дюпель, матерясь и повизгивая от страха, пытался разбить стекло и перебраться через перила балкона этажом ниже. Затем, не обращая внимания на поднявшийся в комнате истошный женский визг, трясущийся и весь изрезанный осколками стекла, уйбуй забрался внутрь и рванул к входной двери. Краем глаза заметив в темноте на полу что-то красное, Дюпель схватив непонятный кусок ткани, разорвал его пополам, водрузил половину на голову и помчался вон. Его сердце ликовало — и от охранников ушел, и от Зинаиды.

Теперь вот и он, в натуре, крутой колобок.

Древняя резиденция русских князей, наследница византийских традиций, Москва, словно заядлая модница, давно украсила себя бусами уличных фонарей, диадемами неоновых вывесок и брошками рекламных экранов.

Однако, даже в такой увешанной светящейся бижутерией ночных огней столице по-прежнему оставались улочки и проулки, подворотни и дворы, которым не досталось ни одной побрякушки. Освещаемые лишь рассеянно льющимся светом из окон домов и луной, если та не скрывалась под одеялом облаков, эти места не вызывали никакого интереса у романтиков, жаждущих ночных прогулок, зато пользовались неизменной популярностью у мелких воришек, загулявших пьяниц, подвыпивших хулиганов и, конечно, полиции. Едва на улицы опускались сумерки, синие патрульные джипы отправлялись на ежевечерний променад по лишенным светящихся украшений улицам и подворотням, собирая урожай резидентов для КПЗ ближайших дежурных отделений.

Сегодня, впрочем, улов был негуст. Домушник-неудачник, несколько пьяных подростков, слишком громко слушавших музыку на улице да два подозрительных типа, привлекших внимание полиции своим внешним видом. Один голышом, не разбирая дороги, несся по улицам. Другой, весь исцарапанный и помятый, крался по закоулкам в половинке красного кружевного бюстгальтера на голове; размеры лифчика потрясали воображение.

— Никак, братья, — незатейливо пошутили полицейские, запихивая второго в кузов, откуда уже неслось: "Требую адвоката! Я имею право на один телефонный звонок!"

— Пустите, челы поганые, мне лечиться надо, а то меня фюрер повесит! — подхватил новоприбывший, едва только оказавшись внутри.

— Дюпель, ты? — оторвался от декламирования прав человека голый.

— Колобок! — как старому приятелю, обрадовался "лифчиковый".

Утро ознаменовалось противным скрипом двери камеры, и в дежурную часть ввалилась целая ватага шумных байкеров в красных банданах, распространявших вокруг себя крепкий сивушный аромат.

— Дюпель, ты? — бросились двое к решетке. — Чего прохлаждаешься? Вставай давай, штурм провалился, Саблю убили, гниличей режут, и вообще!

Не дожидаясь, пока ошарашенный новостями товарищ придет в себя, байкеры подхватили его под руки и понесли к выходу.

На обратном пути толпа коротышек умело прошвырнулась под столом полицейских и разочарованно застонала — ни сейфа, ни изъятых ценностей.

— Менты, мля, сразу себе в карманы распихали, гады!

…Не прошло и часа, как в помещение дежурной части, распространяя аромат дорогой косметики, вплыла намакияженная дама хорошо за тридцать в сопровождении похожих друг на друга как два красных кирпича охранников в темных костюмах. Опасливо подошла к камере, подозрительно оглядела обитателей, остановила взгляд на закутанном в хламиду коротышке.

— Петруша, ты? — неуверенно произнесла она.

Тот встрепенулся, поднял голову. Миг спустя бросился к решетке и радостно воскликнул:

— Зиночка!

— Петь, я… — дама замялась, покосилась на спящую в камере пьянь, на равнодушных полицейских и бесстрастных охранников — и вдруг разревелась: — Прости меня, Петруша, правильно ты вчера сказал, это из-за меня ты пить начал…

Очумевший Шашкин только и смог пробормотать:

— Да ладно, что уж там… — И затем, отгоняя от себя воспоминание о хваленой племяннице Сабли, очень искренне выдохнул: — Зин, какая же ты у меня… красивая!

— Баб Марусь, а, баб Марусь! Ну открывай, мля, уже! — коренастый байкер в красной бандане робко топтался у двери квартиры в панельной многоэтажке, то и дело шикая на шумевших за спиной приятелей.

— Хто там? — послышалось из-за двери.

— Это я, мля… Бабуля, расколдуй меня обратно, а?

Дверь распахнулась, и бабка Маруся хитро уставилась на уйбуя.

— Тыща, — деловито сообщила она.

— Рублей? — облегченно выдохнул уйбуй.

— Ха, рублёв, — усмехнулась бабка. — Долларов!

— Как? — опешил Дюпель. — Ты ж рубли брала!

— Двойной тариф, — огорошила байкера бабка. — Ежели кого ко мне насильно ведут, я денег-то, почитай, и не беру… Опосля завсегда воротятся, обратно разлечиться. Вот тогда-то я настоящую деньгу и требую. За то, штоб опять подымалась.

— Кто подымалась? — испуганно ахнули стоявшие позади Дюпеля Красные Шапки и на всякий случай отступили от своего уйбуя на шаг.

— Хто-хто, — покачала головой бабка Маруся. — Рука… Ну так чаво?

— Брильянтами возьмёшь? — грустно вздохнул Дюпель, вытягивая из-за пазухи маленькую шкатулку с драгоценностями, которую он мимоходом, пока рыскал в поисках простыней, прихватил из спальни той ужасной человки.

— А то! Заходи…

В средние века так назывались парижские кварталы, заселённых нищими, бродягами, публичными женщинами, монахами-расстригами и опальными поэтами.