Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

Если аж префект курса отводит Жоржа в дальний, прохудившимися скамьями заполненный коридор и выдаёт деликатное поручение? Если аж префект курса — строгий и подтянутый, на все пуговицы застёгнутый — решился предлагать не по уставу положенные санкции, а пойти иной дорогой?

«Нашёл на свою голову дружка», — посмеивался ещё с год назад батюшка, да только с год назад Жоржу резона не было о батюшкином чутье печалиться. Он Метелина «нашёл на свою голову» потому как раз, что тот надумал к батюшке пожаловать, верно посчитал: куда ж ещё за револьвером податься? Известно, впрочем, куда: в Охрану Петерберга или в Порт, но это всё сплошь сороковые государства, сорок четвёртые хозяйства — сказочные, одним словом, земли. То ли дело юному графскому сыну к известному ювелиру завернуть, подарок благородному отцу спросить — с ручной гравировкой, с серебряной инкрустацией. Известный ювелир, глядишь, сам оружейного мастера и найдёт, а что за гравировки-инкрустации выйдет переплата, так то для графского сына не беда.

Ход ловкий, но батюшку таким не проведёшь. Батюшка о таких ходах Жоржу с колыбели рассказывал — ещё в Европах навидался. Поэтому Жорж Метелина мигом раскусил — так уж вышло, что встречал гостя он, а не батюшка. От скуки прикинулся подмастерьем (делал так время от времени, чужие-то не разберут), выслушал заказ, покивал. Со всем тщанием играя в народный говор, поинтересовался: мол, ваше сиятельство, а пыхать-то с этого револьверу научены? Метелин пустился в сбивчивые оправдания: так, мол, и не ему, такой, мол, подарок, ему-то, мол, и не полагается. Жорж только посмеивался в батюшкиной манере.

И ни с того ни с сего потянуло гостю нос утереть. Показать, как пыхают-то с этого револьверу. Батюшка Жоржу никогда не запрещал, батюшка над Пактом о неагрессии в открытую подтрунивал — вот и научил сына хоть в монетку с восьмидесяти шагов не целясь.

Только до Метелина красоваться было не перед кем.

Так и сблизились. Метелину страсть как хотелось в монетку пусть бы и с сорока, а Жоржу разве ж жалко? Разве ж были у Жоржа ещё приятели из ровесников — в батюшкином доме куда ни плюнь, попадёшь в материалы. Золото да алмазы, какие уж тут приятели. А графского сына пустить вроде как можно — ему-то до алмазов всяко дела нет. До алмазов нет, а до Жоржа, крохотного личного револьвера Жоржа и пересказов Жоржем батюшкиных историй о Европах — есть, было.

А теперь префект курса в дальний коридор отзывает.

Жорж поморщился — солнечный луч ухитрился-таки вдарить по глазам. Скоро ведь и того не будет, сменится сезон. А Жорж тут тревожит совесть, Метелина поминает — нет бы употребить последнее солнце по назначению!

Воротившись к дверям секретариата, успел почти и убедить себя, что чужие трудности не заслуживают внимания. И что трудности — чужие, а его — ждут.

— Судьба пуста и чудовищна? — поприветствовали его, и Жорж скорее догадался, чем узнал, что это вновь «Кармина Бурана».

— Совершенно пуста. Категорически, — плечи сами передёрнулись недовольно. Действительно, разве ж судьба Метелина касается Жоржа?

— А значит, пора испытать её где-нибудь за пределами Академии, — с готовностью соскочил с подоконника За’Бэй. В свете витражных стёкол его обыденные кричащие наряды обращались форменным фейерверком.

— Или вы нынче доверенное лицо префекта, а посему вынуждены были дать подписку о невыходе? — с наигранным почтением уточнил граф Набедренных, но Жорж отмахнулся. Какие ещё подписки, тьфу.

Граф Набедренных возвёл очи к потолочной лепнине и вполголоса продекламировал что-то на староимперском, чего Жорж разобрать уже не смог. Видать, не первый хор «Кармины Бураны». За’Бэй тем временем подхватил под руки их обоих и решительно поволок в направлении свободы.

Свобода была прогретым до костей октябрём, а граф Набедренных — в самом деле графом, не чета некоторым. Осведомившись, подразумеваются ли сегодняшней программой возлияния и получив несомненно утвердительный ответ, граф Набедренных озаботился поиском курьера, которого мог бы послать к одному из своих управляющих. Граф осиротел в минувшем году и так вступил в безраздельное владение полудюжиной (вероятно) верфей, не считая прочих предприятий помельче. А кто не знает, что значат для Петерберга верфи!

Жорж неласково хмыкнул: а у Метелина всего-навсего швейные мануфактуры да какой-то один захудалый заводишко, о котором никто и не слышал. И ко всему прочему, не у Метелина даже, а у его отца. Ни в какое сравнение не идёт.

Когда Жорж думал об ответственности за полудюжину (вероятно) верфей, ему дурнело. И не имеет значения, что от покойного родителя графу Набедренных достались не только сами верфи, но и проверенные люди, способные поддерживать работу оных. Так или иначе — ноша. Впрочем, сам граф Набедренных будто бы ей и не тяготился, только вчитывался время от времени в многостраничные письма и потом не являлся на лекции, но вечером всё равно звал их с За’Бэем на променад. На променаде же о верфях распространялся лишь в ключе «проклятия монополизма». Выражение «проклятие монополизма» непременно сопровождалось уморительным взмахом ресниц и предваряло поток рассуждений о нелёгкой доле отечества. Например: известно, что под требования монополиста подстраиваются все и всегда — суть монополии в том и кроется, что заданные ей рамки не представляется возможным обойти; если сыскать инженеров, которым удастся выстроить корабли, ходящие дном вверх, приспособятся ли люди, нуждающиеся в судоходстве, перемещаться головой вниз? дышать под водой? разговаривать под водой? кинутся ли передовые петербержские доктора проводить операции по открытию жабр у широких слоёв населения? приведёт ли это в конечном итоге к тому, что благодаря капризу монополиста стихийно ожабренное население начнёт-таки метать икру?

И конечно, какое вино с этой икрой будет сочетаться наилучшим образом.

Всю подобную ахинею граф Набедренных обыкновенно нёс со столь серьёзным, чопорным, преисполненным достоинства видом, что случайным зрителям грозила контузия головного мозга. Жорж до сих пор не мог уразуметь, что его сердцу милее — сама ахинея или контузия случайных зрителей. Как бы там ни было, вот это — граф. Всем графам граф, а не какая-то пародия, за судьбу которой неловко перед префектом курса.

— Пока вы уединялись с должностными лицами, мой друг, — разобрался наконец со своим курьером граф Набедренных и задумчиво извлёк портсигар, — мы беседовали о недостаточном пиетете устава Академии к актуальному политическому курсу Росской Конфедерации. Ежели над всяким Городским советом ставят наместника из Европ, как смеем мы назначать префектом курса безнадёжно росскую душу? Непростительная ведь дерзость!