Евгений Ленский - Вокруг предела

Конечно, он, Вернер фон Штайн, видел настоящие ущелья, не то, что этот длинный, в пять полетов стрелы, овраг. Но зато с одной стороны овраг кончался болотом, непроходимым ни для конного, ни для пешего. А с другой — узким и длинным подъемом среди отвесных стен. Кривой Хорст рассчитал правильно — из замка не будут видны разведенные там костры. И войти в овраг можно только по одной дороге, а, значит, трудно застать врасплох. Однако не подумал старый волк о том, что в отсутствие комтура и многих рыцарей брат-эконом осмелится вывести из крепости гарнизон. И тогда овраг превращался в ловушку, выход из которой преграждала пехота, а лучники сверху могли бить на выбор… Когда-то, еще до Танненберга, Вернер фон Штайн мечтал, чтобы сюда, в этот овраг забрел какой-нибудь враг. Долго же идет до тебя молитва, Господи! Или Кривой Хорст до этой ночи не исчерпал твоего терпения?

Брат Вернер фон Штайн представил себе, как упившиеся за ночь бандиты Кривого Хорста спят на мягкой траве тяжелым сном, и снова улыбнулся. Хороший подарок приготовит он комтуру и хорошую пощечину юному Гугенброку! А славы этого подвига ему хватит на всю оставшуюся жизнь брата-эконома в Крейсцензее. Что же до фра Джироламо, то был ли он вообще? Штайн забыл, за что осудили францисканца, иногда это тревожило. Он помнил все: детство, послушничество, монастырь святой Бригитты, членов капитула — по именам, — даже брата привратника. А вот проступка своего, или же проступков, не помнил. Забыл о них в ночь побега, и с тех пор, как ни пытался вспомнить — не мог. Впрочем, и это милость Божия, ему недостойному!

— Отряд готов выступать, брат, — прошелестело сзади. Фон Штайн молча повернулся, молча спустился во двор, сел на коня и только у самых ворот, обернувшись, прокричал, не столько отряду, сколько самому себе, небу и юному Гугенброку: — С нами Бог!

Конечно, силы Крейсцензее после Танненберга и отъезда комтура в Мариенбург были не столь уж велики. Но на зверя в ловушке, зверя спящего, их надо меньше, чем на открытый бой. Двадцать рыцарей и пятьдесят кнехтов запрут выход из ущелья, а сто лучников — по пятьдесят с каждого обрыва будут стрелять, как по мишеням. С Божьей, разумеется, помощью! Да и кому же помогать Божественной силе, как не ордену своему? Не бродягам же Хорста, грабившим церкви так же лихо, как и селения. Разве не на их головы призвал гром небесный епископ из Кенигсберга, когда оказалась разбитой и подожженной славная Юдитен-кирха на окраине этого города?

Туман сверху опускался к земле и отряд шел буквально наощупь. Но окрестности замка и рыцари, и брат-эконом знали прекрасно — путь не занял много времени. Туман поглощал звуки и уже в десятке шагов не было слышно, как кнехты устанавливают сплошную стену из щитов поперек выхода, как располагаются за ними рыцари и уж совсем ни звука не доносилось из леса, где по краям обрывов занимали позиции лучники. Ждать пришлось недолго. Вернер фон Штайн все рассчитал верно — когда солнце развеяло туман по верху оврага и туман стал редеть в его глубине, взору открылась дивная картина спящего вражеского лагеря. Спящего тяжелым пьяным сном, спящего как попало, — там, где свалил не верящего ни в сон, ни в чох солдата удачи, последний глоток. И все же фон Штайну стало не по себе — отряд Кривого Хорста вчетверо превосходил его отряд! Эконом махнул рукой знаменосцу и тот трижды повел стягом вправо-влево — знак для лучников. Еще несколько мгновений стояла тишина, а потом, как показалось фон Штайну, оглушительно просвистела первая стрела. Фон Штайн перекрестился и вознес в душе благодарственную молитву. Пока он молился, стрелы полились потоком. Но еще длилась тишина, тревожимая только свистом стрел и тупыми ударами о тела спящих. Это казалось невыносимым. И вот… рыцари услышали первый крик.

Туман, столь помогавший отряду замка подойти к оврагу, теперь мог помешать. Лучники вначале били не спеша, тщательно целясь в тех, кто был ясно видел между полосами и пятнами тумана. Били точно, и человек, не успевая выбраться из тяжелого, пьяного сна, без остановки переходил в иной мир. Но затем лучники перенесли удары в туман и кто-то не убитый, а легко раненый, закричал, будя остальных. В стане началась паника. Ошалелые и не проспавшиеся воины Хорста выбегали из тумана на чистое место и, не успевая ничего понять, получали свою стрелу. Вот когда отомстило им разоренное прусское селение! Брага с медом застилали глаза и путали ноги.

Часть лучников перенесла прицел на полосу, отделяющую вражеский лагерь от пасущихся поодаль лошадей. К ним так никто и не прорвался…

В отряде Хорста был самый разный народ — и крестьяне из зачумленных германских местностей, и разорившиеся купцы, и ремесленники-горожане, бежавшие от налогов и долгов. Но немало было и таких, как сам Хорст, — воинов-наемников, закаленных и умелых, прошедших не одну европейскую войну от Адриатики до Балтики. Эти, вооруженные не дубинами, а мечами, саблями и самострелами, спали, не снимая шлемов и доспехов. Именно их созывал в тумане Хорст. Сам он спал под кустом, в кольчуге, прославленной миланской работы, в шлеме с опущенным забралом, положив на ноги длинный русский, неизвестно где добытый щит. Стрелы попадали в него, но не причиняли вреда. Сейчас он зычным голосом сзывал своих, подняв щит над головой. Лучники сверху ничего не могли с ним поделать. Опытные воины сбегались со всех концов распадка, но добежали далеко не все — трудно бежать, держа над годовой щит, не у всех они были, не все их нашли в тумане после веселой ночи, а у лучников было время прицелиться.

Туман все редел и уже почти пропал, когда Кривой Хорст построил остатки отряда черепахой. Встав в плотные шеренги, воины Хорста прикрылись сверху щитами, образовав непробиваемую крышу над головами, и медленно двинулись к запертому кнехтами выходу. Осталось их немного, не более ста. Но все же больше, чем семьдесят человек фон Штайна на этом направлении, ион почувствовал, как его прошиб холодный пот. Время от времени из клочка тумана или густого куста еще выскакивали воины, но не добегали ни до «черепахи», ни до обрыва. Только один огромный, заросший детина, появившийся как из-под земли с тяжелой дубинкой над головой, был, казалось, неуязвим для стрел и с грозным ревом несся к тому месту, где подъем на стену оврага казался наиболее пологим. По нему били десятки лучников, а он все несся огромными прыжками и вертел лад головой дубиной так, что она казалась круглым шитом. Фон Штайн увидел необыкновенно четко, несмотря на расстояние, капли пота на его лице, когда великан взобрался почти до середины обрыва. И так же четко увидел фон Штайн, что из его лба в мгновение ока вырос длинный и тонкий рог. Брат-эконом не сразу понял, что это стрела. Великан еще раз взревел, запрокидываясь навзничь. В то же мгновение в него впились десятки стрел, и он покатился вниз гигантским ежом. Больше для лучников не было работы, а «черепаха» приближалась. Время, казалось, остановилось, как солнце, некогда остановленное Иисусом Навином.