Генри Олди - Чудовища были добры ко мне

– Нет! – в притворном ужасе вскричал король. – Простая? Наше сокровище не имеет цены! Предложи нам Махмуд Равийский свою казну до последней монетки, и гарем впридачу, в обмен на вас… Мы рассмеемся в лицо султану! Мы скажем ему: «Царственный брат мой! У каждого государя…» Впрочем, это пустяки. Наше сокровище не должно беспокоиться тем, что мы скажем Махмуду. От этого вянут губки и портится цвет лица…

Схватив подушку, еще не до конца остывшую после сна, король с силой втянул ноздрями запах Эльзы. Верхняя губа Ринальдо вздернулась в усмешке, обнажив крепкие, белые зубы. Он швырнул подушку обратно, словно строптивую любовницу. Король чего-то ждал. «Чего? – недоумевала сивилла. – Как он сказал? Наше сокровище не должно беспокоиться…»

– Как здоровье его высочества?

Эльза спрашивала, повинуясь странному наитию, и угадала.

– Великолепно! – Ринальдо отвесил сивилле церемонный поклон, словно Эльза была здесь королевой, а он – шутом. – О лучшем трудно и помыслить! Как говорится, вашими молитвами…

– Ампутация прошла успешно?

– Ампутация? – изумился король. – О чем вы?

– Ну как же? Нога принца…

Король задумчиво изучал Эльзу. Под его взглядом девушка чувствовала себя голой. Словно и не было служанок-близнецов, принесших ей платье и туфли, шитые бисером; словно она до сих пор сидела в лохани, а его величество, взявшись за край, ощупывал ее взглядом. Так опытная сводня щупает грудь девчонке из провинции, прикидывая, кому ее лучше будет предложить.

– Обе ноги принца пребывают в добром здравии, – наконец сказал Ринальдо. – Вы что, не знали? Мы полагали, вам известны все обстоятельства…

– Я…

– Выходит, мы первыми сообщили вам добрую весть?

– Принц здоров? – забыв о приличиях, Эльза кинулась к королю, упала перед ним на колени. – Принц не стал калекой? О светлая Иштар, благодарю тебя…

Ринальдо сел на кровать.

– Забавно, – протянув руку, он кончиками пальцев погладил Эльзу по больной щеке. Прикосновение к струпу было неприятным. – Вы спасли нашего мальчика, и теперь изумляетесь результату… Это что, первый размен такого рода?

– Я…

– Вы вернули принцу здоровье, – размышлял король, мрачнея с каждым словом. – Мы требовали разменять искалеченную ногу на мудрость или мощь. Вы твердили, что не в силах этого сделать. Потом вы согласились, и принц выздоровел. Лекари сходят с ума, теряются в догадках. Принц цел и невредим, если не считать малого фрагмента памяти – одни сутки, может, чуть больше. Наш мальчик забыл проклятую охоту. Мелкий, необременительный пустячок…

Его рука вновь метнулась вперед. Пальцы сжались на горле Эльзы:

– Ты разменяла память на ногу?!

– Я… – она задыхалась.

– Ты! Почему ты не сказала нам?!

– …убьете… меня!..

– Дрянь! Ты скрыла от нас… О, прости!

Хватка ослабла. Кашляя, Эльза упала на ковер. Голова шла кругом, каждый глоток воздуха был подарком судьбы. Наклонившись вперед, король следил за сивиллой. Лицо Ринальдо выражало самое искреннее раскаяние.

– Мы поторопились. Мы разгневались, узнав, что наше сокровище скрыло от нас правду. Терпеть не можем лгунов и лицемеров! Мы желаем, чтобы нам всегда говорили правду, как бы она ни была отвратительна…

Лучше бы я умерла, думала Эльза. Принц жив, а я хочу умереть. Сдохнуть под забором, или под топором палача. Присоединиться к теням моих сестер. Моих заблудших, моих безмозглых сестер. Оказывается, Янтарный грот умеет просто спасать. Где бы он ни находился, в скале, в диадеме, или в моем воображении – он способен лечить телесные недуги. Жалкий обрывок памяти за ногу его высочества! Зачем же мы резали? Зачем грот показывал нам ужасный, мучительный размен: слепоту на острый нюх, колченогость на силу мышц? Мы не умели верно спрашивать. Иначе бы в обители исцеляли безнадежных, а не калечили здоровых. Неужели король был прав, и погромщики были правы, когда обрушились на обитель? Светлая Иштар, прости глупых…

– Наше сокровище заслуживает награды. Чего вы хотите?

– Смерти!

Король не удивился.

– Мы раздумывали над таким вариантом. Нет, это будет неразумно. Мы имеем в виду, неразумно с нашей стороны. Чего заслуживают сокровища? Алмазы, золото, драгоценности? Их прячут под замок, и ставят стражу. Вы заслуживаете тюрьмы, милочка. Это единственно верное решение. Посмотрите вокруг, – широким жестом Ринальдо обвел спальню. – Нравится?

И, не дождавшись ответа, продолжил:

– Ваша тюрьма будет стократ роскошней. И гораздо просторней. Мы отведем вам под темницу целый замок. Где-нибудь в труднодоступных, малонаселенных местах. Подыщем чудесного тюремщика: знатного, не слишком старого, а главное, всецело преданного нашему величеству. Он возьмет вас в жены. Подарит титул, который ваши дети получат в наследство. Он будет вас холить и лелеять, исполняя любые прихоти. Впрочем, не любые. Вряд ли вы сможете выезжать за пределы замка – или принимать гостей. В остальном наше сокровище не будет знать отказа. Если мы умрем раньше вас, вы перейдете в наследство к нашему сыну. Когда Альберт подрастет, мы поведаем ему, какова ваша истинная ценность…

Король встал:

– Скажите: «Благодарю вас, государь!»

– Благодарю вас, государь, – повторила Эльза.

Скорчившись у ног Ринальдо, она не понимала, что говорит.

Вульма разбудил голод.

В брюхе ворчал зверь. Царапался, требовал куска парного мяса. Кишки обратились в змей. Кубло извивалось, как в брачную пору, стреляя раздвоенными язычками. Время от времени особо вредная гадюка запускала клыки в нежные Вульмовы потроха. При одной мысли о краюхе ржаного хлеба, густо посыпанной солью, во рту копилась слюна. А если вообразить холодную телятину с хреном…

Чертыхаясь вполголоса, Вульм сел на кровати. Напротив, на своем ложе, свесив на грудь лохматую голову, сидел Натан. Храпел, как бес, сукин сын. В щель между шторами тыкалась луна, заливала парня млечным соком. Вчера, после того, как увезли сивиллу, изменник словно с цепи сорвался. Носился по башне, топоча хуже дикого табуна. Рыдал, бранился; лупил кулачищами в стены. Кто б ни строил башню Инес ди Сальваре, каменщики или демоны – хвала Митре, они постарались на совесть. Кое-где с крюков сорвались гобелены, в кабинете рухнули две полки, а так – ничего. Вульм нянькой таскался за бугаем. Выслушивал проклятия: смешные, детские. Отмалчивался в ответ на призывы немедленно кинуться на штурм королевского дворца. Глотал обвинения в трусости; прятал руки за спину, чтобы, упаси Иштар, не садануть изменника сковородой промеж рогов – для вразумления.

Он и забыл, что Натан – совсем еще мальчишка. Сосунок, свирепая зелень. Рядом с горой мускулов, в которую превратился бедняга, мудрец из мудрецов – и тот забудет, с кем имеет дело… Ожидая, пока к парню вернется разум – или в башню вернется Циклоп, единственный, способный угомонить буяна – Вульм вспоминал себя-тринадцатилетнего. Сироту, бродягу, младшего из шайки Коллена Шармаля по кличке Ухарь. Это Ухарь, подобрав в лесу еле живого, покрытого коростой щенка, подарил ему свой нож. Вульм на всю жизнь запомнил: наборная рукоять из колец кожи, бритвенно-острое лезвие… Когда Ухарь закачался на виселице, юный Вульм, стоя в толпе зевак, орал вместе со всеми: «Да здравствует правосудие!» Позже судью, огласившего приговор Коллену Шармалю, смутьяну и злодею, нашли у дверей борделя, куда судья частенько захаживал. Под ребром покойника торчал памятный ножик, а ко лбу кровью была приклеена записка: «Правосудию от волка». Ухарь звал его волчонком; волком Вульм тогда назвал себя впервые.