Йохен Шимманг - Новый центр

Ханке: Но у меня совершенно нет эйдетических способностей.

Штротман: Пусть так. Но ведь речь-то идет о поколениях, а не об отдельных случаях. А в масштабе поколений, безусловно, кое-что меняется. Недавно, к примеру, мы зарегистрировали один случай: молодой человек без труда мог воспроизвести всю периодическую систему химических элементов, с порядковыми номерами, символами и группами, опираясь исключительно на облик таблицы, которую он видел.

Ханке: Молодой химик?

Штротман: В том-то и дело, что нет. Этот молодой человек — графический дизайнер и о химии никакого понятия не имеет. Он вообще не в курсе, что означают эти числа и символы. Таблицу он может вызвать в памяти в любую минуту, но ему это совершенно не нужно. Школу он уже окончил, экзамены по химии ему сдавать больше никогда не придется.

Ханке: Но с Зандером ведь было совсем по-другому. Он же интересовался книгами.

Штротман: Другое поколение. Но разумеется, такие вещи встречаются и у наших эйдетиков новой волны. Известный случай с Клуном, например.

Ханке: Мне это имя ничего не говорит.

Штротман: Томас Клун, шестнадцати лет от роду, два года назад — сейчас ему уже восемнадцать — мог слово в слово повторить всю «Маркизу фон О.», название вам знакомо, надеюсь?

Ханке: Мне кажется, это пьеса какая-то…

Штротман: Новелла. Генриха фон Клейста.

Ханке: Да-да, припоминаю.

Штротман: Он не наизусть ее выучил, понимаете? Ему нужно было обязательно смотреть на стену, чтобы начать говорить, и на стене он тогда видел страницы дешевого издания, которое когда-то читал, и мысленно их перелистывал. Этот юноша тоже хочет так или иначе заняться «чем-нибудь литературным», как он выражается. Не исключено, что сам начнет писать. Уму непостижимо, сколько народу сегодня вот так пишут, а ведь еще каких-нибудь лет сто назад все просто воем выли, опасаясь, что чтение и письмо, а с ними и книги навсегда исчезнут с лица земли.

Ханке: А что отличает этого Клуна от Зандера?

Штротман: Прежде всего отметим, что между ними есть нечто общее, а именно — интересы. Но в остальном они категорически различны. У Зандера, как и у других эйдетиков его поколения, речь идет об особом таланте, если можно так выразиться, таланте, который с окончанием детства не исчез. Поколение Клуна, назовем его так… нет, мне это положительно нравится, поколение Клуна.

Профессор Штротман улыбается и молчит.

Ханке: Ну? Вы же хотели что-то сказать о различии… с поколением Клуна.

Штротман: Верно, верно. Отличие заключается в том, что, как показало наше исследование на основании обширного материала брэйн-скрининга, мозг у представителей этого поколения неуклонно реструктурируется. Ну, не у всех, однако у относительно большого числа людей.

Ханке: Но ведь это может быть результатом нейроинхансинга. Я имею в виду мозговой допинг.

Штротман: Ни в коем случае. Эту тему мы изучили вдоль и поперек. И давно знаем, что инхансинг только увеличивает выдержку и усиливает концентрацию человека — а порой и его агрессивность, замечу попутно, — но не может развивать новые способности.

Ханке: Существуют и другие мнения на этот счет.

Штротман: А вы поинтересуйтесь, кто платит за эти другие мнения. Людям, которые торгуют таблетками, приходится, что называется, бить в научные барабаны рекламы. Но наш институт абсолютно независим от фармацевтической промышленности. Нет-нет, человек меняется, приспосабливая свой физиологический аппарат к изменившимся условиям, а не запихивая в себя таблетки.

Ханке (вспомнив нечто из второстепенных предметов университетской программы): Не являетесь ли вы сторонником теории воздействия внешней среды?

Штротман: Я сторонник того, что выявил сам, а также того, что выявили и доказали другие. Я не придерживаюсь никаких определенных теорий и ни к одной теории не имею пристрастия. Но я имею смелость опираться на свой собственный разум.

Ханке: Вот как. Ну да, конечно, так, в принципе, каждый должен поступать.

Штротман: Ну и еще — стараюсь чуть-чуть заглядывать за горизонт. Вы что-нибудь, кроме нейрологии, изучали?

Ханке: Была парочка второстепенных семинаров по другим предметам. Что требовалось, то и изучал. Было такое время переломное. Я учился еще при… ну, при…

Штротман: Понятно, при ancient regime.

Ханке: Как вы сказали?

Штротман: При старом режиме, говорю. При хунте то есть.

Ханке: Да, тогда я начинал учебу, а когда все рухнуло, весь учебный план изменился. И даже содержание предметов, понимаете? Я нейрологию тоже имею в виду. Достаточно назвать только одно имя: комиссар по образованию Грош[21].

Штротман: В курсе.

Ханке: А вы-то как выжили? Или научно-исследовательскую деятельность никто не трогал?

Штротман: Я был в Швейцарии. Фонд, который спонсировал этот частный университет, тоже находится в Швейцарии. Мы ведь здесь совсем рядом с ними. Если найдет коса на камень, мы можем перевестись в Швейцарию очень быстро. И плевать, какой комиссар по образованию, министр культуры или уполномоченный по науке начнет вставлять нам палки в колеса. Родом-то я, между прочим, из Базеля. Чему вы учились?

Ханке: Биологии и медицине.

Штротман: А еще? Когнитивную лингвистику изучали?

Ханке: Совсем немного.

Штротман: А нейропсихологию развития? Когнитивную и визуальную нейропсихологию?

Ханке: Да, самую малость. Хотелось бы больше.

Штротман: Ну, мы совсем отклонились от темы интервью. (Приветливо): Можно я вам кое-что скажу?

Ханке: Да, разумеется.

Штротман: Журналистика не для вас.

Ханке: Возможно. Я ведь делаю только первую попытку. Мне предложили, и я не отказался.

Штротман: Понятно.

Далее интервью продолжается, так сказать, в «деловой» манере, но в журнале «New Science» следов его не обнаруживается, по-видимому, Ханке принимает решение не публиковать его. Вместо этого он прислушивается к советам своего визави и получает дополнительное образование по направлению «Когнитивная и визуальная нейропсихология». Через три года он становится ассистентом Штротмана.