Виорель Ломов - Зоопарк

– Всё, Христина свое дело сделала. Сообщите по рации, пусть везут клетку.

Лев тронул лапой львицу, та вздрогнула, поглядела на супруга и, недовольно урча, тоже встала. Она заметила обезьяну и напружинилась, собираясь прыгнуть на нее, но передумала. Через минуту оба льва покорно поплелись за Христиной, а лев даже пытался обнюхать ее. Христина хихикнула и махнула на повелителя веточкой, дабы не приставал.

На радостях Пульхерия пригласила Пука к себе на ужин. К тому же мать третий день настаивала на этом.

– Как он по-русски? – спросила мать. – Ни-ни?

– Нет, говорит. Понимать так вообще много чего понимает.

На всякий случай Александра Львовна за ночную смену припомнила семьдесят два расхожих английских слова, а после ночной до вечера готовила убойный ужин, «чтоб знали наших». На завтра она взяла день за свой счет.

– Рудик! Тебе испытание предстоит. Не вздумай пьянеть раньше девяти! С кем его оставишь пить? Он, говорят, во какой! – Александра Львовна показала свой кулак.

Пульхерия не была уверена, что британец соблаговолит прийти к ним, и, когда тот дал согласие, не знала, огорчаться ей или радоваться. Уж очень неказистое было убранство квартиры! И вообще!..

Пук воспринял приглашение как должное. В гостях у русских он еще не бывал, но был наслышан о странном сочетании бедности их жилища, скудости пропитания и огромного радушия.

Мистер Пук предполагал, что они чинно посидят в гостиной, пригубят русской водки, грамм по тридцать, закусив блинком с икрой, поговорят о погоде и разойдутся в приятном воспоминании о визите.

Памятуя низкий прожиточный уровень русских, Гарри не хотел чрезмерно обременять родителей мисс Пул и вводить их в неразумный расход.

– Я на минутку, на чай, – сказал он Пульхерии.

– На чай, на чай, – согласилась та.

– Заходите, вот тапочки, шуз, – навалилась на дорогого гостя с порога миссис Эйлер. – О, какие цветы! Проходите сюда, за стол. Вон туда. Э тэйбл.

«Э тэйбл» занимал полкомнаты и весь был завален едой. У Пука екнуло сердце.

– О, суаре? – спросил он. – Человек десять? – Он показал на пальцах десять.

– Нет-нет, что вы, мистер…

– Гарри.

– …мистер Гарри. Я миссис Александра, Саша или Саня. Это мистер Рудольф, Рудик. Мисс Пульхерия, Пуша, ее вы знаете. Будем знакомы, очень приятно. Что вы, что вы! Мы будем только вчетвером! – Она обвела всех рукой и показала четыре пальца. – Фо!

– Это всё нам? – спросил Пук, указывая на стол.

– А кому же еще? Проходите. Ой, экскьюз ми, руки помыть, с дороги? Рудик, проводи гостя. Гарик, не стесняйтесь!

Ванная знала ремонт, но лет двадцать назад. Унитаз был без бачка. А, вон он, как ласточкино гнездо, под самым потолком. Вода устремилась вниз со страшным гулом. Горячей воды не было. Когда Пук взглянул на себя в зеркало, ему показалось, что у него взгляд растерянный, а сам он стал меньше ростом.

– Я забыла сказать, горячей воды нет. Лето, саммэ, – сказала Александра Львовна.

– Ничьего, это хорошо, – сказал Пук.

– Как вам мой кафель? – готовясь выслушать похвалу, спросил мистер Эйлер.

– Кафел?

– Да, кафель. Сам выкладывал! Плитка. – Рудольф Никодимович нарисовал в воздухе квадратик, а миссис Эйлер достала из-за стола отломанный кусок кафеля.

– О, хороший кафел.

Рудольф Никодимович подтолкнул супругу:

– Тебе всё не так!

– Ну что, дорогие гости, – обратилась миссис Эйлер к Пуку во множественном лице, – приступим? Гарик, не смущайтесь. Это колбаска, рыбка, оливье… Хлебушек. Вот хлебушек. Э брот.

Хлебушка было нарезано две буханки – черная и белая.

Александра Львовна через пять минут перешла на «ты» и стала похлопывать Гарика по плечу и руке. Гарик, как истинный джентльмен, ничем не мог возразить даме, даже несколько экстравагантного поведения. Поведение – это право дам! Он только приятно улыбался, чем приводил Александру Львовну в еще больший восторг.

«Не должен же пойти в убыток день за свой счет! Женишок-то в самом соку, созрел, сам просится в руки! Надо же, лет как моему, а прямо козликом. Хорош! И шрамы не иначе от бабья. В мире-то бабья – о-го-го! Живо определят!»

– Рудик, водочку, перед горячим. Гарик, это так, салатики разные, а потом будет горячее, ушица и прочая холера. Рудольф Никодимович с утреца поймал вот таких судачков!

– Ушитца? Что есть ушитца?

– Ушица – это всемирно известная уха.

– Ух-а?

– Не понимает ни хрена! – сказал Рудольф Никодимович. – Ушица – это суп, галина бланка, су-уп, ферштейн?

Мистер Эйлер показал, как в воде плавает рыба. У него это больше напоминало плывущего человека, но Пук понял, что речь всё-таки идет о рыбе. Гость широко улыбнулся и сказал Ихтиандру:

– Рыба – фиш?! Ушитца… Суп!

– Да-да, рыба! Ушица, суп!

И хотя на столе не было свободного места от еды, Пук догадался, что это только прелюдия. Что ж, риск он везде риск, даже за столом. Какая дичь, что в России нет еды, кто это придумал?

Рудольф Никодимович меж тем разлил водочку, провозгласил тост:

– Пью за союз! Союз Союза ССР! Рекомендую: водка, как слеза! «Распутин»!

«Выпил уже», – решила дочь, а жена оттерла супруга и, широко улыбаясь гостю, провозгласила:

– Гарик, за вас! За вашу прекрасную страну Грейт Бритэн! – И она подтолкнула локтем Пульхерию.

Та протянула Гарику свою рюмку. Пук чокнулся со всеми и выпил отдающую ацетоном водку.

– Как? – вылез из-за спины супруги Эйлер.

– Распутин! – Пук подмел винегрет, взглянул на хрусталь в овощах и майонезе.

– Вы кушайте, кушайте! – забеспокоилась Александра Львовна, наваливая на тарелку гостя продуктов, как на два дня похода в саванне.

– О, я уже!

– Не говорите! Какое уже? Это еще! Не говорите! Я не слышала это! Бат нот!

– У нас не принято «уже», у нас принято только «еще»! – отчеканил мистер Эйлер.

Жена погладила мужа по голове, ласково шепнула ему: «Уже?»

Рудик еще разлил водку.

Гарри Пук на слух улавливал нюансы русской речи, но самому укладывать слова в связную речь ему было сложновато, чувствовалось отсутствие практики. Он попытался произнести тост за их прекрасную дочь, но от обилия недостающих слов и простора замысла не свел концы с концами. Александра Львовна спасла положение.

– Да чего там! – воскликнула она. – У нас прекрасная дочь! Вы еще не раз убедитесь в этом! Да вы кушайте, кушайте!

Рудольф Никодимович обнял Пука и прослезился. Пук почувствовал себя средь своих. Он зажмурился, и в нем пронеслось: «Ах, как славно! Какие там, к черту, Азорские острова, пумы и крокодилы? Зачем они? Кому они нужны?»

– Какая у вас дочь! – пытался он доказать через пятнадцать минут мистеру Эйлеру. – Ее так любит медведь!