Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения)

А значит, придется сносить придирки Царицы Тамары. Дети ее обозвали совершенно правильно. Плюс к тому директриса Антонина, которая вечно всего боится, и страхи ее, изливаемые в окружающее пространство, еще гадостнее Тамариных воплей. А на закуску — баба Катя, престарелая грымза-математичка, председатель методобъединения. Самое печальное — она дура искренняя и самоотверженная. Она же по правде хочет помочь. Только вот не знаешь куда от ее помощи деваться.

Короче говоря, к началу первого урока я был уже на взводе. Восьмой «Б» шумно втекал в душные недра класса — поганцы-дежурные вчера, разумеется, не проветрили. Восьмому «Б» все было пофигу — от алгебры-геометрии с ее полномочным представителем Константином Дмитриевичем до физкультуры и труда. В полном соответствии с теорией вероятности здесь имела места флюктуация, собравшая вместе самых отъявленных сачков города.

Искать с ними контакт было бессмысленно, кроме жвачки и электронных игр их ничего не трогало. Давить двойками и немереными домашними заданиями тоже оказалось без толку — на вопрос: «Что у вас, ребята, в дневниках?» они, наморщив непривычные к такому интеллектуальному усилию лбы, разве что интересовались в ответ: «А что такое дневники?» И невинно глядели стеклянными глазами. А также деревянными и оловянными, что, впрочем, здесь одно и то же.

— Ну, что у нас творится с домашним заданием? — хмуро спросил я, когда ученическая масса наконец уместилась за партами. — Вопросы есть?

Ответом мне было столь же хмурое молчание. В самом деле, зачем спрашивать, если и так все ясно: отдельные ботаны все решили, остальному народу — влом.

— Ну, если у матросов нет вопросов, тогда пожалуйте к доске, — я кинул взгляд в журнал и поежился. — Ну, хотя бы вот вы, леди, — и кивнул пухленькой Леночке Башиловой. — У вас не закрыта двойка за прошлую контрольную, а конец года уже близок. Поэтому я вправе рассчитывать на ваш энтузиазм.

Ни на что я, понятное дело, не рассчитывал, но надо же дать девочке шанс. Хотя глядеть, как несчастное создание пытается упростить и без того примитивный многочлен, было муторно. Задавая наводящие вопросы, я тем временем прошелся по рядам, изучил содержимое тетрадей, парочку конфисковал — дабы на досуге поглядеть основательнее.

— А левая скобка тебе ничего не напоминает? — намекнул я леди Башиловой. Та, тиская мел потными пальцами, глядела на меня так, будто я ей задолжал штуку баксов. — Смотри, икс в квадрате, игрек тоже, между ними — минус. Значит…

Ничего это для нее не значило. Годовую тройку ей обеспечит мама, в этом Леночка была совершенно уверена. С прежней учительницей, ушедшей в декрет Светлаковой, такие номера проходили. А что я конвертиков не беру, мама упорно не хотела понять в течение всего года.

Ну зачем навязали мне этот восьмой «Б»? Тем более в середине третьей четверти! Мало разве мне было моих семиклассников? Но Людочка Светлакова стремительно забеременела, образовалась брешь, Царица Тамара надавила — и вот, изучаю вопрос: может ли растение мыслить?

Хотя чего уж там? Все давно понятно. Пора ставить точку.

— Увы, леди. Ничем не могу вам помочь, — вздохнул я и потянулся к поблескивающему красной кожей журналу. — На дополнительные занятия вы не ходите, домашние задания не выполняете… Так что получайте заслуженную оценку.

— Какую? — на что-то еще надеясь, пропищала Леночка.

— Плохую. — Найдя нужную клетку, я посадил в нее синего лебедя, закрыв журнал. — И должен напомнить, что до конца года осталось две недели. Шансы на итоговую тройку у вас еще остались, но придется работать как папе Карло.

— Буратину рожать? — хихикнули со второго ряда.

— Не смешно, — отозвался я. — Причем ситуация касается многих. У нас с вами осталось две контрольных, одна завершающая по теме «решение квадратных неравенств», другая годовая. Помимо этого — не забывайте о дополнительных по вторникам и пятницам, с трех часов. Как видите, возможность исправить положение пока еще есть. Вопрос в желании. Ладно, это лирика. А проза жизни заключается в повторении наших любимых неравенств. Для чего придется решить 752-й номер из учебника. А к доске мы пригласим…

Я сделал паузу, бросив взгляд на тетрадку с планами уроков. И остолбенел.

На столе, рядом с искомой тетрадкой, красовался лист бумаги формата А4, с картинкой, распечатанной на хорошем цветном струйнике. Летний пейзаж, голубое небо с облачками, подобными заставке Windows. А на их фоне — мы с Ларисой. В костюмах Адама и Евы. Причем то, что изображалось ниже пояса… От такого содрогнулись бы и Дали с Босхом.

Я молчал, тупо глядя в пакостную распечатку. Сволочи! Какие же сволочи!

Лариску они могли щелкнуть неделю назад, на майских праздниках, когда мы с ней вытащили этих дрисливых щенков в двухдневный поход. По крайней мере четверо вооружились «Полароидами» — из тех, где не нужно ничего уметь, смотришь в окуляр, жмешь на кнопку — и из щели выползает мутная поначалу фотокарточка.

Дальнейшее тоже не нуждалось в комментариях. Сканер, надыбанные в сети порнографические фотки, затем коллаж средствами PhotoStudio 5.0. Далее струйный принтер с хорошим разрешением — и вот она, пакость.

В классе стало очень тихо. Даже воробьи за окном и те примолкли. А может, мне показалось. Я видел сейчас лишь тридцать пар настороженных глаз, скрывающих рвущееся наружу злорадство.

— Та-а-к… — одеревеневшими губами протянул я. — Кто…

Бессмысленный вопрос вырвался у меня механически. И улетел в ватную пустоту. Ответа и не предполагалось.

Они молча глядели на меня — все тридцать. А у меня в горле вырастал тяжелый холодный ком. Всякого я навидался от этих поганцев, но вот такой подлости… Сейчас я уже не брал в расчет, что негодяев-затейников максимум двое-трое, остальные — лишь зрители. Глаза застлало красной пеленой, стало очень трудно дышать.

И тут раздался смешок. Кто-то не удержался-таки и фыркнул в пространство.

Я вскинулся.

Вот он, прыщавый паршивец, Димка Соболев, хулиган из хулиганов. Вот он развалился на парте и ржет, не в силах сдержать позывы идиотского квакающего хохота. Темные, до плеч отрощенные патлы колышутся в такт дергающимся плечам, в глазах бегают чертенята…

Я плохо помню, что случилось дальше. Кусочки целого напластовались друг на друга, точно апрельские льдины. А между ними — черные паузы, глухие провалы.

Вот я в два прыжка очутился возле его парты. Миг — и мои неумело сжатые в кулак пальцы пронзают плотный, наэлектризованный воздух, втыкаются в жесткую скулу. Раз, другой. Лохматая голова мотается на тонкой, плохо вымытой шее точно шарик под ветром… И что-то темное, пахнущее железом… Фонтаном льется из разбитого носа, стекает на пол, на светлые брюки… И моя рука в крови… в чужой…