Владимир Колышкин - Златоград

Поэту подарили цветы от лица общественности, от того же лица выразили благодарность и с почетным эскортом проводили к столику. Степан сразу же отдал цветы Лире. Потом хозяйским жестом подозвал официантку Нину, заказал рюмку коньяку и попросил счет.

Тут снова возникла распорядительница и вручила поэту конверт, сказав, что это — гонорар за выступление. От нашего (она подчеркнула) мецената. Степан стал отказываться, говоря, что он выступал на общественных, так сказать, началах и вообще…

— Вот чудак, — сказал Амур. — Бери. Ты же заработал. Никогда не отказывайся, когда дают. Дают — бери, а бьют — давай сдачи. Закон жизни. Сечешь?

— А кто меценат-то? — спросил поэт, принимая конверт из горячих рук распорядительницы.

«Роман Львович Киллеровский», — прошептала та и скользнула вбок, и Степан столкнулся взглядом с меценатом, сидевшим со своей свитой в самом начале большого зала. Род электрического разряда прошил бедное тело поэта, встретившего холодный немигающий взор убийцы. Меценат был суров, спокоен и загадочен, как все спонсоры. Рядом с ним сидела (не считая шестерок) дьявольски красивая девушка с золотистыми, как пучки света, волосами. Её красота была подобна вызову или удару кнутом. Облик Лиры стал меркнуть, как меркнет сияние луны при восходе солнца. Чтобы не допустить этого, Степан дал зарок себе, больше не смотреть в ту сторону.

Прежде чем положить конверт в карман, поэт откинул его незапечатанный клапан и, раздвинув двумя пальцами бумажные стенки, мельком заглянул внутрь. Чего греха таить, сердце его радостно екнуло, когда в конверте обнаружились примерно десятка два бело-зеленых купюр солидного достоинства. Да, братцы, это была валюта! «Вот он, мой первый валютный гонорар, — тепло подумал Степан Одинокий, — и, надеюсь, не последний».

Не чинясь, он показал свой сумасшедший заработок Лире, и та от всей души (было видно, что искренне) стиснула ему руку и пожелала творческих успехов. В ответ растроганный поэт горячо поцеловал протянутую дружескую руку.

— Мои поздравления, маэстро, — несколько развязно сказал Амур, развалясь на стуле, намеренно принижая торжественность момента, поскольку, как все дети, не любил светских церемоний и стремился к неформальному общению. — Одолжи немного зелени, приятель, на рассаду. Отдам, когда постригу купоны.

— Одолжу, когда подрастешь, — счастливо улыбаясь, ответил Степан, пряча деньги во внутренний карман пиджака и застегивая карман на пуговицу.

— Вы задолбали меня со своим ростом, — притворно обиделся мальчик. — Сказал же — уже начал расти.

Официантка Нина принесла заказанный коньяк и затребованный счет. Степан с удовольствием тяпнул рюмочку коньяку и благодушно воззрился на официантку.

— Как платить будите, — спросила Нина, держа руки в кармашках белого полупрозрачного передничка, — наличными или трудоднями?

— Наличными, — ответил богатый поэт и удивился про себя тому, к каким архаичным видам оплаты прибегают порой губернаторы некоторых областей, из-за нехватки наличности.

— Он расплатился по счету, и сверху добавил Нине на чай, кофе и хлеб с маслом.

Шествуя по залу со своей компанией к выходу, Степан подумал о меценате, о том, что его, видимо, следует поблагодарить за щедрость, но так, чтобы не унизиться до лести. «Хрен вы увидите мой прогнутый позвоночник», — сказал про себя Степан, вежливо кивнул меценату и улыбнулся перекошенной улыбкой. Меценат ответил тем же. Поэт не посмел второй раз взглянуть на женщину своего благодетеля. Не потому, что боялся вызвать неудовольствие последнего, а потому, что дал себе такой зарок. И вообще, подумал он, у нее слишком чувственный рот, еще неизвестно, какие места на теле спонсора целует этот алый бутон.

Они вышли из кафе в знойный полдень улицы и влились в толпу спешащих по делам и праздных пешеходов. Лира уверенно держала Степана под руку, и он был этим доволен. Амур с безразличным видом шел впереди, засунув руки в карманы своих коротеньких штанишек. Фотограф, запечатли момент: благопристойное семейство на прогулке!

«Вот странно, — подумал Степан, глядя на Амура, — почему я решил, что ему четыре-пять лет, судя по росту, все семь… А уж по уму, так просто вундеркинд.

Чем дольше этот ребенок находился рядом со Степаном, тем меньше у него оставалось желания с ним расстаться. Не говоря уже о Лире. Он к ним ПРИВЯЗЫВАЛСЯ. Это чувство, чувство привязанности, как и всякое подлинное чувство, было двойственным — вызывало радость и вместе с тем беспокойство. Но если Лира могла в принципе стать близким человеком, то про пацана такого не скажешь. Он, безусловно, чужой. Чужим был, есть и таковым останется… Впрочем, подумал Степан, «еще не вечер, еще не вечер…»

Мальчик, словно бы почувствовал, что решается его судьба, повернулся к ним лицом и, шагая задом наперед, критически оглядел идущую перед ним парочку.

— Эй вы, влюбленные, — сказал он в обычной своей манере напускной грубоватости. — Я в кино хочу. Как вы насчет такого мероприятия?

— Я - за! — охотно поддержала предложение Лира.

— Ну что ж, гулять так гулять, — согласился Одинокий, ему сегодня хотелось быть добродушным и во всем со всеми согласным.

Тут ему снова стало жарко, и он решил теперь уже окончательно избавиться от удушающих объятий галстука. Кажется, уже достаточно было принесено жертв на алтарь светских условностей, можно слегка и расслабиться. Степан хотел было запихнуть снятый галстук куда-нибудь подальше в карман, но Амур предложил меняться.

— Давай, — сказал он, — ты мне галстук, а я тебе… — Он стал вытаскивать из своих карманов разные мальчишеские вещи, как-то: маленькую проволочную рогатку, плавательную трубочку, небольшой перочинный ножичек, тяжелые блестящие шарики от подшипника, осколки разноцветного стекла и прочую дребедень. Короче, то, из чего, как поется в одной школьной песенке, созданы наши мальчишки. — Выбирай, что хочешь…

Степану, естественно, ничего не было нужно из всей этой томсойеровской дребедени, но правила есть правила: даром никто ничего не должен давать. Закон жизни, как учит Амур. Ну, о том, чтобы взять ножичек, единственную вещицу, представлявшую хоть какую-нибудь ценность, не могло быть и речи. Для мальчишки, это все равно, что у прохожего забрать кошелек.

Поэт, как натура романтическая, выбрал граненый кусочек красного стекла с отломанным концом. Очевидно, это была подвеска от люстры. Стеклышко напоминало застывший осколок огня. Бывший сталевар, а ныне поэт-металлист, любил огонь.