Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника

— Чего же? — спросил Разум.

— Никак не могу забыть этих прозрачных людей. Если мы такие на самом деле, все наши мечты — мерзость.

Быть может, хорошее — не всегда копия, плохое — не всегда подлинник. Но если речь идет о человеке, что хорошего может он породить? Скорее уж наши благие мечты — словно кожа, сквозь которую глядел великан.

— Так, — сказал Разум. — А теперь ответь мне на два вопроса. Во-первых, откуда ты взял, что остров — твоя мечта?

— Не станешь же ты доказывать, что он на самом деле есть!

— Прибавь: или что его на самом деле нет.

— Надо же выбрать то или это!

— Ничуть. Пока у тебя нет свидетельств, даже и нельзя. Неужели тебе не вытерпеть сомнения?

— Кажется, я не пробовал…

— Учись, иначе со мной долго не пробудешь. Это совсем не трудно. Правда, в Гнуснополе это запрещено, они должны поставлять по мнению в неделю, иначе Маммон не будет платить. Но здесь думай, сколько хочешь, только не решай, пока не додумал.

— А если я до смерти хочу знать, и свидетельств нет?

— Тогда умирай, ничего не поделаешь! Они помолчали, потом рыцарь сказал:

— И второй вопрос. Почему ты считаешь, что там, в темнице, ты видел то, что «есть на самом деле»?

— А как же? Ведь только кожа… ну, и мускулы скрывают эту пакость.

— Хорошо, тогда я тебя спрошу: какого цвета вещи во тьме?

— Наверное, никакого.

— А какой формы? Знаешь ли ты о них хоть что-то, чего не дали тебе чувства?

— Наверное, нет…

— Как же ты не поймешь, что великан тебя надул?

— Почему?

— Он показал, какими были бы внутренности, если бы ты их видел. Другими словами, он показал то, чего нет; то, что было бы, если бы мир был устроен иначе. На самом деле наших внутренностей не видно. Они — не цветные объемные предметы, они — ощущения. «На самом деле» сейчас — приятная сытость, тепло, да многое, только не эти трубки и губки!

— Не могу забыть эту опухоль.

— То, что ты видел — великаньи фокусы. На самом деле боль есть или ее нет.

— Разве лучше, если больно?

— Это зависит от человека.

— Кажется, начинаю понимать. И все же, неужели нет никакой правды в том, что мне показали?

— Почему же, такие зрелища полезны для врачей. И потом, — Разум улыбнулся, — невредно иногда вспомнить о своей немощи. Ты из рода, которому нечем особенно гордиться.

Джон посмотрел на рыцаря, и ему стало страшно — лишь на минуту; он увидел постоялый двор.

— Смотри-ка! — сказал он. — Не зайти ли?

Под вечер, когда они снова вышли в путь, Джон спросил рыцаря о второй загадке.

— У нее две разгадки, — отвечал тот. — Первая: мост — это рассуждение. Великан разрешает рассуждать себе, запрещает — другим.

— Как это?

— Ты же слышал. Если спорят с ними, они скажут, что ты прикрываешь доводами свои влечения, и не станут отвечать. Но если кто готов слушать их, они спорят и доказывают, сколько им угодно.

— Понимаю. Как же им ответить?

— Спроси их, можно ли верить доводам. Если нет, ученье их никуда не годится, ибо они создали его, рассуждая. Если да, пусть послушают и нас, и возразят по существу.

— Да, это я понял, — сказал Джон. — А вторая разгадка?

— Мост — учение о том, что мы принимаем желаемое за действительное. Им они тоже хотят и пользоваться, и не пользоваться.

— Как так «не пользоваться»?

— Разве они не твердят, что Хозяин — всего лишь наша мечта?

— Ну, это уж правда!

— Теперь подумай. Как по-твоему, и Сигизмунд, и Снобы, и даже лорд Блазн хотят, чтобы над ними был Хозяин?

Джон остановился и подумал. Сперва он пожал плечами, потом схватился за бока и хохотал до упаду. Когда он устал и замолчал, он представил себе, какой был бы вид у Глагли, Фалли и Болта, если бы пронесся слух, что Хозяин существует и едет к ним; и расхохотался так, что оковы упали с его рук. Рыцарь молча смотрел на него.

— Дослушай, — сказал он наконец. — Не так уж это смешно.

Джон отер слезы и стал слушать.

— Теперь ты понял, когда им выгодно, а когда невыгодно это учение?

— Не совсем…

— Разве ты не видишь, что будет, если ты примешь их правила?

— Нет! — сказал Джон и ему стало страшно.

— Да ведь они хотят, — сказал Разум, — чтобы никто не верил в Хозяина. Это и есть их мечта.

— Не приму я их правил! — вскричал Джон.

— Лучше воспользуйся тем, чему у них научился, — сказал рыцарь. Учение о мечте и действительности не так уж глупо.

— Что же в нем хорошего?

— Пойми, оно может свидетельствовать лишь о том, что Хозяин есть, особенно в твоем случае.

— Почему в моем?

— Потому что ты боишься Хозяина больше всего на свете. Я не пытаюсь доказать, что любая теория верна, если неприятна — но если уж какая-нибудь верна поэтому, вера в Хозяина будет первой!

Когда рыцарь это говорил, они достигли вершины, и, хотя холм был невысок, Джон остановился. Оглянувшись, он увидел зеленую долину и холмы, а за ними — огромную гору, сверкавшую в лучах заката.

— Не знаю, куда ты ведешь меня, — сказал он, — но дальше, ты уж меня прости, пойду сам.

— Как хочешь, — отвечал рыцарь. — Только советую тебе свернуть теперь налево.

— Куда же я попаду? — спросил Джон.

— Обратно на дорогу, — сказал Разум.

— Мне и на тропке хорошо, — сказал Джон. — Благослови меня, рыцарь.

— Я не благословляю и не проклинаю, — отвечал тот. Они попрощались и рыцарь скрылся из виду, а Джон побежал, боясь погони, и бежал, пока не заметил, что одолел еще один холм, по самой вершине которого шла тропа налево и направо. Джон постоял и свернул направо, к заходящему солнцу.

Дорога пошла вверх, и Джон скоро оказался на пологом склоне. Через милю-другую он увидел силуэт путника на фоне заката. Путник стоял тихо, потом шагнул влево, потом вправо, потом обернулся, побежал к Джону, и прежде, чем тот его узнал, они обнялись.

— Что тебя задержало? — воскликнул Джон. — Я думал, ты на много меня обгонишь, ты шагал так быстро.

— Значит, — сказал Виртус, — твой путь был легче моего. Разве ты не шел через горы?

— Нет, — сказал Джон.

— Главная дорога вела вверх, — сказал Виртус, — и часто я едва двигался. Бывало, делал миль по десять в день. Но это не важно, зато я научился лазать по горам и порастряс жир. Задержался я, собственно, здесь, который день стою.

Они поднялись вместе на гребень холма, и Джон отскочил с криком: внизу была пропасть. Снова подойдя к ней с большой опаской, он взглянул и увидел, что дорога внезапно обрывается, и глубокое ущелье миль в семь шириной идет налево, к Югу, и направо, к Северу. Солнце светило им в лицо, тот край терялся во мраке, лишь смутно виднелись большие зеленые деревья.