Лагерь «Зеро» - Мишель Мин Стерлинг

Все согласно кивнули. Вот и все. Или, если точнее, будет все. Наша жизнь сократилась до четырехсот шестидесяти четырех квадратных метров – по пятьдесят восемь на душу. Момент, из-за которого все может испортиться. Возможно, мужчины из предыдущих бригад тоже пережили похожее мгновение, когда наконец начали понимать ожидавшее их испытание. Что вся их подготовка, и опыт, и образование останутся замкнуты в этом шлакоблоке на севере Канады, за тысячи миль от любого, кто отметит их столь неординарное положение.

Крошечный момент может иметь далеко идущие последствия. Мы прочувствовали это на кухне, стоя бок о бок и думая: это действительно наш дом?

Ни у одной из нас не было опыта выживания на Крайнем Севере. Всю свою карьеру мы провели в лабораториях и исследовательских центрах с климат-контролем, вдали от пыла боевых действий, и никогда не жили в изоляции. Сержант знал, что за нами нужен присмотр. Необходимо держать нас в узде и сообщать на базу, в случае если кто-то почувствует «психические отклонения», распространенные в изолированных поселениях.

Этим человеком стала Сэл, наша безопасница, которой поручили руководить миссией и поддерживать запасы оружия. На «Белую Алису» она прибыла с таким видом, будто затаила обиду: стальной взгляд, поджатые губы, собранные в тугой пучок у основания черепа волосы. Мы сразу испугались, но к такому рвению и квалификации все же испытывали уважение. До «Белой Алисы» она служила на южной границе и совершала такое, о чем нашему сержанту не разрешалось говорить вслух. Он просто заверил, что Сэл хватит опыта и чутья, чтобы обеспечить безопасность.

Сэл, нарушив тягостное молчание, указала на дверь.

– Там должна быть теплица, – произнесла она и повела нас по надземному переходу на разведку.

Помещение оказалось не темным, как нам показалось из вертолетов. Просто его заполняли растения и деревья, которые заслоняли почти весь свет. Забытые на полгода, они почти засохли; у нас под ногами хрустели желтые листья.

Ботаник посветила фонариком на стоящую на столе прямоугольную стеклянную коробку. Та ярко вспыхнула.

– Смотрите, – сказала она.

Мы обступили коробку. Она была заполнена землей и соединена с трубкой, которая вела в коробку поменьше, где росло покрытое зеленой листвой растение.

– Почва наверняка орошается, – заметила ботаник, изучая растение с помощью фонарика. – Зелень почему-то все еще жива.

Все толпились вокруг стола, отчаянно желая увидеть растение, которое каким-то образом сумело выжить на севере. И только тогда мы заметили, что стеклянная трубка наполнена насекомыми.

– Жучки, – сказала программист.

– Муравьи, – поправила биолог и тоже посветила фонариком на трубку. – Несут еду королеве.

По стеклянной трубке пробирались тысячи крошечных коричневых пятнышек, и каждое сжимало кусочек листика. Они непрестанно двигались равномерной линией, в то время как другая цепочка муравьев прокладывала себе путь обратно к растению, чтобы набрать еще листвы. Мы молча наблюдали за их трудами, пока Сэл наконец не заговорила.

– К слову, все они – самки.

Биолог взглянула на Сэл и кивнула.

– Верно. Все рабочие муравьи – сестры, как и солдаты, и уборщики колоний. – Она улыбнулась. – Дочери королевы.

– А отец? – поинтересовалась ботаник.

Биолог пожала плечами.

– Самцы в основном являются носителями спермы. Они прилетают, спариваются с маткой, а затем в течение двух недель умирают. – Она оглядела теплицу. – Самцы должны быть поблизости. Иначе колония не жила бы так долго.

Биолог мгновение помолчала, затем продолжила:

– Если только это не муравьи-рейдеры. Единственный вид муравьев, способный производить потомство путем партеногенеза.

– Партеногенеза? – переспросила Сэл.

– Однополое размножение, – пояснила биолог. – Редкий случай, когда самки муравьев самовоспроизводятся и дают жизнь новым самкам.

– Потрясающе. – Сэл постучала пальцем по стеклу, за которым продолжали неустанно трудиться муравьи. Потом посмотрела на нас, и ее обычно суровое лицо вдруг просветлело и расслабилось. – Они решили проблему.

Тогда мы впервые увидели ее улыбку.

* * *

Короткое лето закончилось, и началась новая для нас зима. Когда температура резко упала и земля замерзла, мы отправились на снегоходах вглубь метели. Там мы нашли мир, уже не такой неподвижный, как тот, с которым столкнулись поначалу. Мы обнаруживали во льду и снеге различия – текстуры, формы, глубины – и сознавали, что этот пейзаж обладает особой красотой. Полярная звезда стала нашим компасом, более ярким и верным, чем те, что мы привезли с собой. Даже направление льда, замерзавшего клинышками всякий раз, как дул ветер, подсказывало нам, где расположен север.

В первые дни, когда мы выходили на холод, нас пугала собственная уязвимость. Никакая симуляция на базе не сумела бы подготовить нас к такому кристально чистому льду, острому как стекло и такому же отражающему. К тому, как на севере по-другому выглядели наши тени, как могло измениться даже знакомое лицо.

Большую определенность быстро заканчивающимся дням придало составленное расписание, которому мы следовали. Каждая была обучена выполнять свою задачу, и мы нашли удобный ритм.

Ботаник съездила в семенохранилище в полутора километрах от станции, в котором содержались саженцы и семена тысяч растений и овощей со всех континентов. Она вырубила все заросли в теплице, оставив колонию муравьев нетронутой, и посадила новые растения. Через месяц из земли проклюнулись первые зеленые головки.

Биолог приступила к сбору образцов из вечной мерзлоты вокруг станции, а также к отслеживанию маршрутов миграции песцов и оленей-карибу.

Инженер осматривала метеорологическое оборудование и средства связи, устраняла неисправности, заполняла генераторы топливом, чтобы станция оставалась отапливаемой и работоспособной.

Метеоролог изучила климатические модели, которые разметила предыдущая бригада, а программист регистрировала шифрованные данные и отправляла на базу ежедневные отчеты.

Картограф трудилась в библиотеке и корпела над картами местности, пока географ изучала предыдущие миссии времен холодной войны и узнавала о коренных общинах, населявших север.

Пока наш труд был сосредоточен на поддержании работы станции, обязанности Сэл заключались в защите. Каждое утро и каждый вечер Сэл следила за периметром. Ночью она методично проводила инвентаризацию оружейного арсенала. Чистила автоматы и точила ножи с выгравированными на рукоятях нашими инициалами. Ее стараниями у входной двери станции всегда были сложены бронежилеты и спецодежда, а ботинки и шлемы блестели. Дежурство Сэл завершала лишь в полночь, после чего позволяла себе поспать всего пять часов, прежде чем вновь приступить к обходу.

К чему Сэл готовилась? Холодная война закончилась много десятилетий назад. Никакой информации о возможном вторжении не поступало. Как нам говорили, рядом со станцией никто не жил и даже не имел причин посетить ее на протяжении всей нашей миссии. И все же Сэл продолжала обходы, как будто угроза всегда рядом, и вскоре помешалась на стремлении вышколить и нас. Она гоняла нас до седьмого пота: подтягивания, приседания, силовые тренировки, гимнастика. Устраивала ежедневные пробежки по снегам, разножки и прыжки на скакалке в теплице, бой с тенью в коридорах станции. Под чутким надзором Сэл наши тела становились все сильнее и все лучше отзывались друг другу, как хорошо спаянные и смазанные механизмы.

Шли месяцы, и мы сблизились в иных отношениях тоже. Некоторые, когда в казарме выключался свет, делили узкую койку и армейский спальный мешок или устраивались за книжной полкой в библиотеке, чтобы уединиться. Вместе готовили на кухне и врубали на всю громкость кассеты с хитами 1980-х, которые оставили тут миссии времен холодной войны. Мы крыли друг друга матом, оглушительно хохотали, менялись одеждой и по субботам танцевали до глубокой ночи, распивая алкоголь из пайка.

Миновал самый короткий день в году, отмеривший наши первые полгода на станции. К тому времени мы уже редко вспоминали о жизни в США: своих квартирах, вещах, которым когда-то придавали столько значения, семьях, долгах, даже стране, которую однажды поклялись защищать.

«Неужели для счастья нужно так мало? – гадали мы. – Работа. Дом. И мы друг у друга».

На кухне, выделенной Цветам, Роза опускает в тостер два куска замороженного хлеба. После жизни дома, на полуострове, к здешней придется какое-то время привыкать. «Скудность» – именно этим словом Дэмиен описывал то ограниченное количество ресурсов, которым приходилось довольствоваться большинству людей. Роза познала скудность еще до того, как выучила это слово. Вот только Роза назвала ее иначе: жизнью.

Жизнь Розы с матерью на полуострове была для Дэмиена непостижима. Они ели не сливочное масло, а маргарин, пили не шампанское, а молоко из порошка, растягивали единственный мешок