Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец»

— А почему нет?

— Но кому мы будем тут нужны?

— Как? Вы нужны всем. Вам протянут руку помощи.

— В чем же будет выражаться эта помощь? — усмехнулся космический пилигрим.

— Ну как же, — загорелся я, — едва вы известите о себе, тотчас об этом сообщат все до единой газеты мира, наверняка вы сразу получите земное гражданство в одном из престижных государств — по вашему усмотрению. Первое время не обойдется без некоторых формальностей, беря во внимание всю уникальность знакомства, — экипаж поместят в пансионат на морском побережье под наблюдение опытных медиков, потом беседы с философами, политиками, психологами, учеными с тем, чтобы вы получили более полное представление о нашей цивилизации и, напротив, мы хотя бы в изначальной степени удовлетворили свое любопытство. О ходе этих бесед, уверен, пресса будет извещать ежедневно. Вас ждет слава, известность; не будет отбоя от всевозможных предложений, встреч, каждый из вас объездит планету с лекциями, сообщениями — вот это жизнь! — произнес я мечтательно.

— Разве все то, о чем вы только что изволили сообщить, достаточная плата за свободу? — спросил гуманоид серьезно.

— Если подразумевать под свободой бесцельное блуждание во Вселенной, — заметил я саркастически.

— А вы предлагаете отдать, а точнее продать, последнее действительно ценное из того, что мы имеем?

— Вы хотите сказать — свобода не продается? — вымолвил я подавленно, внезапно осознав, что он имел в виду и даже нечто большее, чем то, что скрывалось под этим его вопросом.

— Истинно так, — подтвердил космонавт.

…Откуда такая убежденность во взглядах? Неужто не наскучило ему созерцание однообразия бесконечности за бортом космоплана? Неужели именно такой видится ему свобода — в образе бескрайней россыпи звезд? И космическая пыль дорога хотя бы тем, что никому не принадлежит?

— Чтобы понять, что такое свобода, надо быть свободным, — сказал он в тот день на прощанье.

Эти слова неприятно задели, запали мне в душу. Выходит, я не свободен? Но это не так, я твердо знаю, пусть не морочит мне голову! Я был раздражен, приводил десятки доводов в пользу своего вывода, в волнении ходил по комнате, вспоминая и вспоминая, чтобы убедить себя в том, что всегда делал и поступал так, как хотел, и был волен в выборе. Однако сомнение не изгонялось, оно гнездилось под сердцем, и чем настойчивей доказывал я себе, чем яростней убеждал в собственной правоте, тем острее чувствовал обратное. Мелькнула мыслишка: «А ведь он прав!» Скажи мне это кто-то другой, я был готов тысячу раз свидетельствовать противоположное, но в том-то и дело, что я был один и пыжиться было не перед кем. «Но как же, как же?! Я — и не свободен? Неужели я рожден таким?» — прозрение это не давало покоя, буравило мысль, но ответ по-прежнему был туманен. «Все же, кто из нас прав? — думал и думал я. — И почему я так остро (в который раз признаюсь себе) ощущаю ущербность своих доводов? Стало быть, он прав? Стало быть, и впрямь нужно родиться свободным, чтобы понять, что же такое свобода и что в действительности она означает для каждого?»

Утомленный раздумьями, я заснул к рассвету и очнулся, когда солнце уже высоко вознеслось, сообразил моментально, что проспал занятия в техникуме. Но до того ли мне было?

«Любопытно знать, чем он в эти минуты занимается?» — помыслил я и вообразил его на табурете в кухне соседской квартиры, склонившегося и осторожно дующего на чашку с кофе. Вот он коснулся губами напитка, отпил, поставил чашку с блюдцем на стол, отчего-то внезапно призадумался (вспомнил вчерашний разговор?) и вдруг усмехнулся, тонко-тонко, уголками обожженных губ. Усмешка относилась, несомненно, ко мне… Что ж, я младше его (и вообще, какого он возраста?), но разве это обстоятельство дает ему основание иронизировать над моими взглядами, убеждениями? Кто возьмется поручиться, что я так уж и во всем ошибаюсь? Что дало ему повод судить свысока? И уж не адресовалась ли эта усмешка не только ко мне, но и ко всему человечеству? Это было тем более оскорбительно, что мы, люди, находились, без сомнения, в гораздо привлекательном положении, нежели он и ему подобные, лишенные своего Солнца. Я настолько «взогрел» себя такими рассуждениями, что был готов, кажется, сию минуту объявиться перед обидчиком и высказать свое возмущение, если бы не опомнился вовремя — ведь в противоположность ему угадывать мысли я ничуть не способен, и эта столь уязвившая мое самолюбие снисходительная его усмешка являлась ни чем иным, как домыслом… А может быть, он усмехнулся не потому, что презирает нас, а потому, что видит дальше?

Когда я вошел в соседскую квартиру, то, к немалому своему удивлению, гуманоида там не обнаружил. Не было флаконов на полу, диван тщательно прибран. Не зная, как отнестись к исчезновению гостя, я вернулся в коридор, и тут в туалете забурлил сливной бачок, приоткрылась дверь, и перед моим напряженным взором предстал со склоненной в задумчивости головой Григорий Тимофеевич, в цветастом восточном халате, который днем раньше был на гуманоиде.

— Ну и удивили вы меня, Григорий Тимофеевич, — произнес я негромко.

— А, Сереженька! — радостно встрепенулся учитель.

— Как прошли соревнования? — счел нужным осведомиться я.

— Соревнования? — повторил Тимофеевич с ноткой удивления и взамен ответа спросил: — Позволь, но чем я тебя изумил?

— Своими хитростями.

— Какими такими хитростями? — простодушно отозвался сосед.

Я иронически хмыкнул:

— Ну, к примеру, зачем было придумывать эту чепуховую историю про автомобильную аварию? К чему этот розыгрыш?

— Милый мой, ты должен был догадаться, что я находился под контролем и выполнял Их указания.

— То есть, вы хотите сказать, именно Они велели вам доставить больного сюда?

— Совершенно верно, — подтвердил Тимофеевич. — Вдобавок сочинили нелепую легенду, мне оставалось всего лишь изложить ее тебе.

Дело прояснялось, однако меня все более заинтриговывала здесь роль самого Григория Тимофеевича, но, конечно, дознаваться об этом было преждевременно.

— Так ли в действительности был необходим гуманоиду свежий воздух? — спросил я недоверчиво.

— Дольше оставаться в пещере ему было нельзя: заживление ран замедлилось, он задыхался.

— А где он обгорел?

— Точно не скажу, — вероятно, во время ремонтных работ в одном из отсеков вспыхнул пожар.

«Неплохая осведомленность», — помыслил я и вслух заметил:

— Неужто взаправду Они разучились лукавить, раз не сумели ничего другого придумать, кроме этой нелепицы про автоаварию?