Нил Шустерман - Нераздельные

Схватив собеседника за руку, Коннор заглядывает ему в глаза:

— Как ты заполняешь это? Как ты заполняешь… э… пустоту?

И к собственному изумлению Кэма, у него есть ответ.

— Кирпичик за кирпичиком. И не в одиночку.

Коннор удерживает его руку еще пару секунд, осмысливая услышанное, а затем отходит, удовлетворенный. В этот момент Кэм сознает: в нем нет больше ненависти к Коннору. Теперь он может лишь восхищаться им. Основания для соперничества исчезли. Кэм недоумевает, с чего он вообще когда-то так взъелся на этого парня.

Кэм не знал, что Девушка тоже здесь. Да и откуда ему было знать? Даже если он и видел ее издали, то стоило только отвести взгляд, и он все забывал. И вот она подходит к нему, как раз когда он пытается выбрать хоть что-то из оставшихся на буфете закусок. Такое впечатление, будто сразу по окончании церемонии на буфет напала целая стая коршунов.

— Кэм, я хотела сказать спасибо за все, что ты сделал для нас в ту ночь в Акроне.

Он помнит ночь. Помнит Грейс и Коннора, но…

Как только Кэм поворачивается и видит ее прямо перед собой, его мозг начинает биться в конвульсиях. Ему так больно, что он вынужден отвернуться. Мучительная тоска по утраченному мешается с болью, причиняемой нанитами, выполняющими свою проклятую работу. Кэм прислоняется к стене, чтобы не упасть. Вот почему он знает, кто перед ним.

— Кэм, с тобой все в порядке?

— Да, да, все хорошо, — говорит он, стараясь сфокусировать зрение на участке стены повыше плеча собеседницы. Он видит Девушку лишь краем глаза — неясно, как в тумане — но даже теперь боль слишком сильна, и ему, в конце концов, приходится отвернуться совсем.

— Кэм, зачем ты так…

— Нет, — прерывает он. — Ты не понимаешь. Они заставили меня… заставили меня… — Он пытается объяснить, но мысли путаются, разбегаются, и он уже не сообразит, что хотел сказать. Ведь он даже имени ее не знает! Как ему разговаривать с ней, если он не помнит, как ее зовут? Поэтому он закрывает глаза, сортирует фрагменты и говорит то, что в состоянии сказать.

— Все, что я сделал, — произносит он, не открывая глаз, — я сделал ради тебя. Но теперь мне нужен новый стимул.

Секундное молчание. А затем она говорит:

— Я понимаю. — Ее голос так нежен. И в нем столько боли.

— Но… но… — Ему необходимо это сказать, потому что, он знает, другого шанса не будет. — Я все еще помню, что чувствовал, когда любил тебя…

Кэм ощущает ее поцелуй на своей щеке. А когда открывает глаза, ее уже нет, и он дивится, с чего это он стоит над буфетной стойкой с закрытыми глазами.

Прием длится не дольше часа. Первыми уходят «глаза» — наверно, насмотрелись достаточно — а за ними быстро следуют и все прочие части и фрагменты Уила Таши’ни. Уна на приеме отсутствовала. Кэм находит ее на заднем крыльце главного здания — сидит одна, спрятав лицо за волосами, чтобы никто не увидел слез.

Он присаживается рядом. Его присутствие не спугивает Уну. Хороший знак.

— Все прошло, как ты ожидала? — задает он вопрос.

— А ты как думаешь? — горько спрашивает она.

— Я думаю, что ты очень верный и очень упрямый человек, миссис Уна Таши’ни.

Он вынимает что-то из кармана.

— Кстати, я должен кое-что тебе показать. — Он вручает ей водительские права, полученные на Гавайях. Уна бросает на них незаинтересованный взгляд.

— Ну, ты умеешь водить машину. Подумаешь, дело великое.

— Великое. Это официальное удостоверение личности. После всего случившегося на Молокаи власти штата провели специальный референдум и официально объявили меня человеком. Признали факт моего существования. По крайней мере, на Гавайях. Остальной мир не уверен.

Она отдает ему карточку.

— Тебе не нужно водительское удостоверение, чтобы доказать, что ты существуешь. Я знаю, что ты существуешь.

— Спасибо, Уна. Ты не представляешь, как много это для меня значит. — Впрочем, непонятно, верит ли она ему.

— Чем теперь займешься? — спрашивает Уна.

Кэм пожимает плечами.

— Предложений достаточно. Пригласили играть в Карнеги-холле и возглавить Парад роз[35].

— Значит, как был звездой, так и остался.

— Наверно. Но теперь это из-за того, что я сделал, а не из-за того, кто я такой. Огромная разница.

Уна обдумывает сказанное.

— Да, наверно, ты прав.

— Само собой, теперь мне не нужна Роберта, чтобы устраивать свои дела. Я обзавелся агентом, и она нагоняет на меня почти такой же страх.

Уна смеется, и Кэм счастлив. Если он заставил ее смеяться в этот странный день печальной свадьбы, то сражение, можно сказать, наполовину выиграно. Он смотрит на одинаковые кольца на их руках. Уна замечает это, и обоим становится неловко.

— В общем, — произносит Кэм, — я на некоторое время возвращаюсь на Молокаи. Похоже, теперь, когда усадьба конфискована в пользу государства, никто не знает, что делать со всеми этими сплетами. Нужен человек, который бы говорил от их имени и помог им стать цельными умственно и физически.

— Их что, просто оставят там и все?

— Никто не хочет иметь с ними дело, никто не хочет признать само их существование, но когда кто-то предложил применить эвтаназию, публика встала на дыбы. — Кэм вздыхает. — Когда-то Молокаи был колонией для прокаженных. Похоже, остров не собирается отказываться от традиций.

Кэм замолкает. «Ты заполняешь пустоту кирпичик за кирпичиком, — вспоминает он. — И не в одиночку». Он берет ладонь Уны, крутит кольцо на ее пальце… Она не отдергивает руку, и тогда он говорит:

— Я был бы очень рад, если бы ты поехала на Молокаи вместе со мной.

Уна вперяет в него долгий взгляд.

— А с какой стати?

— Потому что я попросил? — отвечает он вопросом на вопрос. — Потому что ты этого хочешь?

— Я надела это кольцо на твою руку. Но я не вышла замуж за всего тебя.

— Знаю. Но хочешь мою руку — бери и остальное.

Она ухмыляется:

— Вот еще! Где моя бензопила?

— Ах, — роняет Кэм. — Старые добрые времена.

Снова повисает молчание, но на этот раз не такое неловкое.

Уна отбрасывает с лица волосы. Слезы ее уже почти высохли.

— А как там, на Молокаи? Жара и парилка? Какую одежду взять с собой?

— Значит, поедешь?! — задохнувшись от счастья, спрашивает Кэм.

Вместо ответа девушка наклоняется к нему и целует. Затем, зарывшись пальцами в его разноцветную шевелюру, едва заметно улыбается, вглядывается в его неотразимые, по всеобщему признанию, глаза и нежно шепчет:

— Как я тебя презираю, Камю Компри!