Харуки Мураками - 1Q84 (Тысяча невестьсот восемьдесят четыре)

И наконец, кто притащил этот Кокон сюда?

Как бы там ни было, следующий ход — за Тэнго. Это он понимал хорошо. Но встать и заглянуть в трещину не было сил. Слишком страшно. А вдруг то, что внутри, сделает ему больно? Или круто изменит всю его жизнь? Страхи парализовали Тэнго, точно загнанного в ловушку беглеца. Те же самые страхи, что мешали ему заглянуть в семейную метрику. Что там, внутри кокона, Тэнго знать не хотел. Он был бы рад обойтись без этого знания. Выйти отсюда, сесть в поезд, вернуться в Токио. Закрыть глаза, заткнуть уши, забиться в свой тихий мирок.

Но как раз это уже невозможно. Если сейчас он уйдет, не выяснив, что заключает в себе этот Кокон, горькое сожаление испортит всю его дальнейшую жизнь. До последнего вздоха он не сможет простить себе то, что в самый важный момент трусливо отвел глаза в сторону.

Очень долго Тэнго просидел на табурете, не зная, как поступить. Вот уж действительно: ни вперед, ни назад. Сцепив руки на коленях, он смотрел на Воздушный Кокон и лишь изредка давал глазам отдохнуть, поглядывая в сумерки за окном. Солнце совсем зашло, сосновую рощу затопил густой полумрак. Ветра по-прежнему не было, шума прибоя до санатория не доносило. Стояла фантастическая тишина. Только сияние белоснежного Кокона становилось все ярче и чище. И Тэнго отчетливо осознал: перед ним — живое существо. Этот слабый голубоватый свет — сияние чьей-то жизни. Там, внутри, таится чье-то тепло и бьется беззащитное сердце.

Наконец он решился. Встал с табурета, наклонился над кроватью. Хватит убегать от себя. Нельзя всю жизнь оставаться испуганным ребенком, закрывая глаза на то, что ждет впереди. Только знание правды дает человеку силу. Каким бы горьким это знание ни оказалось.

Трещина не стала ни уже, ни шире. Заглянув в нее, Тэнго ничего толком не разобрал. Внутри было слишком темно, и к тому же мешала какая-то пленка. Он отдышался, проверил, не дрожат ли руки. А затем просунул в трещину пальцы и осторожно раздвинул края. Без особого сопротивления, без единого звука щель распахнулась так охотно, словно только его и ждала.

Нутро фасолины озарилось все тем же сиянием. Так светится снег, отражая солнечные лучи. Не слишком ярко, но достаточно, чтобы разглядеть то, что нужно.

Внутри Кокона спала поразительно красивая девочка лет десяти. В простеньком платьице, похожем на ночную сорочку. Ладошки прижаты к груди. Кто она, Тэнго понял с первого взгляда. Упрямые, словно вычерченные по линейке губы. Гладкий широкий лоб под коротко остриженной челкой. Слегка задранный, будто требующий чего-то от неба маленький нос. Упрямые скулы. Глаза плотно закрыты — но Тэнго знал, что бы он увидел, если бы ее веки распахнулись. Не мог не знать. Взгляд этих глаз он помнил вот уже двадцать лет.

— Аомамэ, — позвал Тэнго.

Но девочка спала. Очень глубоким сном. Дыхание совсем слабое, пульса не различить. Сейчас у малышки не хватило бы сил даже просто открыть глаза. Но главное — ее время еще не пришло. Сознание спящей пока находилось очень далеко. Но голос Тэнго ее уши восприняли как живительный импульс. Ведь он произнес ее имя.

Аомамэ слышит, как он зовет ее издалека. Тэнго, думает она. И даже произносит вслух. Но пока она в коконе, губы не двигаются, и до Тэнго ее зов не долетает.

Словно человек, из которого вынули душу, Тэнго все смотрел на нее, почти не дыша. Ее лицо излучало покой. Ни тени печали, страдания или тревоги. Казалось, вот— вот эти губы дрогнут и что-то скажут, а глаза откроются. Тэнго молился, чтобы это произошло. Без каких-либо слов — просто обращаясь душой к Небесам. Но просыпаться девочка не собиралась.

— Аомамэ, — позвал он еще раз.

Столько всего он хотел рассказать ей. Столько всего передать. Все, что он вынашивал в своем сердце, думая о ней эти двадцать лет. Но сейчас только мог произнести ее имя.

— Аомамэ, — позвал он снова.

Протянув руку, он накрыл ладонью ее маленькие пальцы. Двадцать лет назад эти пальцы крепко сжали его ладонь. Словно требуя, чтобы он шел вперед и не падал. Теперь она спала в сиянии Кокона, но ее пальцы излучали тепло. Чтобы передать ему эту живительную теплоту, она и явилась сюда, понял Тэнго. Вот он, смысл Послания, принятого от нее в пустом классе двадцать лет назад. Наконец-то он смог открыть шкатулку и увидеть, что внутри.

— Аомамэ, — сказал Тэнго. — Я найду тебя во что бы то ни стало.

Постепенно сиянье погасло, и вечерняя мгла поглотила кокон, а вместе с ним — и маленькую Аомамэ. Но даже когда стало невозможно сказать, случилось ли это на самом деле, пальцы Тэнго помнили прикосновенье к ее руке и теплоту, которую она ему завещала.

И этой памяти не исчезнуть уже никогда, думал Тэнго, возвращаясь на поезде в Токио. Двадцать лет он прожил, помня силу ее рукопожатия. А теперь будет жить дальше, вспоминая теплоту ее пальцев.

В узком перешейке между горами и взморьем электричка вписалась в крутой поворот, и в окне замаячили две луны. Они висели в небе над морем — большая желтая и маленькая зеленоватая. Далеко или близко — не разобрать. Их призрачное сияние тысячекратно преломлялось в морских волнах, точно в битом стекле. Пока поезд сворачивал, две луны переползали к краю окна, будто намекая на что-то осколками света в воде, — и наконец исчезли из виду.

В этом мире нужно как-то жить дальше, подумал Тэнго, закрыв глаза. Что это за мир, по каким правилам он будет вертеться, пока непонятно. Что в нем случится завтра, не знает никто. Ну и ладно, и слава богу. Бояться нечего, сказал он себе. Что бы там ни ждало впереди, ты найдешь способ выжить в этом двулунном мире. Если не забудешь ее теплоту — и не потеряешь себя.

Очень долго он ехал, не открывая глаз. А когда открыл, за окном тянулись сумерки ранней осенней ночи. Никакого моря уже было не различить.

Я найду тебя, Аомамэ, решил он бесповоротно. Чего бы это ни стоило, в каком бы мире ты ни жила — и кем бы ни оказалась.

Лилия (ю'ри) в Японии обычно символизирует любую близость между женщинами — как сексуальную, так и просто романтическую.

Принято Сидней Беше.

Тиёда — один из самых респектабельных районов центрального Токио, десятую часть площади которого занимает территория Императорского дворца.

Обеденный перерыв в большинстве японских фирм и учреждений — с 12.00 до 13.00.

Фамилия «Усикава» записывается иероглифами «у'си» (корова) и «ка'ва» (река). Соответственно, Усикаву дразнят «коровой» или «быком», Стоит отметить, что в «низком» слое японской лексики сравнения людей с домашним скотом считаются оскорбительными и по силе воздействия порой равносильны русскому мату.