Мария Некрасова - Большая книга ужасов — 67 (сборник)

– Пчелы? – догадался я.

– Не просто пчелы – рой. Погляди в окно, только не подходи близко, а то, если разозлятся, найдут дыру.

Я поглядел и ахнул. На окне, до половины закрывая стекла, висела шевелящаяся, блестящая слюдяными крылышками, непрерывно переползающая с места на место живая гроздь. Сотни пчел постоянно кружились над ней, как будто выискивая себе место. Одни садились, и навстречу им взлетали другие.

– И то же самое на двери, – сказал папа. – Нас запечатали.

Я подумал, что не запечатали, а хотели прикончить. Чудо, что папа спросонок заметил рой. Если бы первым встал я, то, не продирая глаз, побежал бы в кустики. И ударил бы дверью по живой грозди, мгновенно подняв в воздух весь рой. Сейчас мы бегали бы от летучей смерти, как несчастная лайка, или, скорее, уже умирали, обезумев от боли, с перекошенными, раздутыми лицами.

– Как они это делают? – спросил я.

– Просто: посади на дверной косяк пчелиную матку – и за ней прилетит весь рой. Штука в том, что это пчелы-мутанты. Обычно, если что-то грозит рою, из каждой тысячи на врага бросаются две-три пчелы. А эти бросаются почти все.

– Откуда ты знаешь?

– Ты же видел, что стало с лайкой. Нормальные пчелы не убивают.

– Почему?

– Потому что в природе все целесообразно. Пчелы же не только лайку убили – их самих погибли тысячи: сколько укусов, столько и погибших пчел. Нужно это рою? Нет. Чтобы отпугнуть лайку, хватило бы нескольких укусов, обычно так и происходит… Надо выбираться, – заключил папа. – Перелезай на ту сторону и сходи за Гермогеном. Я уже звал его потихоньку, чтобы вас не разбудить, – не откликается.

Перегородка не доходила до потолка сантиметров на двадцать. Я влез на стол и протиснулся на половину Гематогена. Поглядел в окна – чисто. Эльфы подсунули пчел только нам.

Старика я нашел у Петиной могилы. На мое «Доброе утро» он ответил тяжелым взглядом. Земля у могилы принадлежала ему, мы всегда обходили это место.

Я объяснил, что пчелы заперли нас в комнате.

– Ломай перегородку, – буркнул Гематоген и отвернулся.

И на том спасибо, хотя вообще-то я ждал, что таежник подскажет, как бороться с пчелами.

Отошел я совсем немного, посмотрел на дом с заметными издалека гроздьями пчел, и стало мне грустно-грустно за человечество. Девять из десяти, нет, девяносто девять из ста, что Гематоген ВИДЕЛ. Если хоть раз обернулся, пока шел к могиле, то должен был увидеть. А нам не сказал ни слова. Выходит, он уже сдал нас эльфам. Может быть, даже сам посадил на дверь матку бешеных пчел и ушел на могилу дожидаться, когда нас прикончат.

Позже я много раз пытался поставить себя на место Гематогена – и не мог. Мне ведь не оставили выбора, я должен был бороться бок о бок с отцом и сестрой и вместе с ними погибнуть. А старику ничего не стоило вернуться к привычной одинокой жизни. Достаточно было не вмешиваться, когда нас будут травить пчелами или колоть отравленными шпагами. Вертолетчики прилетят через полтора месяца, увидят три новые могилы, узнают про несчастный случай. И никакая экспертиза не докажет, что наша смерть подстроена.

«Мы выживем, – про себя пообещал я старику, – мы выживем и вернемся с учеными, а если будет надо, то и с солдатами, и разберемся с этой кодлой маленьких убийц. Интересно, как ты тогда посмотришь нам в глаза!»

Любой художник-иллюстратор – кладезь случайных знаний. Думаешь, откуда папа знает про ножи эльфов? Разве он археолог или антрополог? Нет, он рисовал картинки к «Энциклопедии непознанного». Чаще всего художник – еще и кладбище случайных знаний, потому что, нарисовав какой-нибудь станок для «Справочника машиностроителя», забывает о нем навсегда. Но в этот раз папины случайные знания спасли нам жизнь.

Увидев, что я возвращаюсь без старика, папа взял инициативу в свои руки. Первым делом он освободился, выломав из перегородки широкую доску, вторым делом послал меня зачем-то выкапывать и отмывать жестяные банки от нашей протухшей тушенки, третье дело поручил Мыши… Он лазил на чердак и в сарай, собирая подручные материалы, резал жесть и паял нагретым на примусе медным паяльником. Мышь пришивала к тулье Петиной фуражки занавеску из тряпки, а я, как говорится, подносил патроны. Пчелы беспокойно клубились, но улетать, кажется, не собирались.

В итоге у Мыши получилась закрывающая всю голову маска с вшитым для обзора куском прозрачного пластика от бутылки. А папа нам похвастался чем-то вроде кофейника с гармошкой.

– Это что? – спросил я.

– Дымарь.

– А зачем?

– Для дыма.

– А дым зачем?

– А пчелы с его балдеют, – дурашливым голосом объяснил папа.

В дымарь он погрузил гнилушки, за которыми я бегал в тайгу, и угольки из печки (зачем Гематоген топит с утра? Тепло же). Пшикнул гармошкой – из носика повалил дым.

Мы смотрели в окно, как папа, одетый в ватные штаны и телогрейку старика, с маской на голове, подходит к рою. С полсотни пчел сразу облепили его, но папа, не обращая на них внимания, пшикал и пшикал гармошкой. Там, где дым попадал на бурлящий рой, движение замедлялось и пчелы больше не взлетали.

Потом папа стряхнул рой в мешок с заранее положенным камнем, утопил в ручье и вернулся за вторым. Расправа заняла минуты.

Пришел старик, наблюдавший за нами издалека, и молча лег на свой топчан. Папа собирался прибить на место доску, оторванную от перегородки.

– Не надо. Мало ли что… – выдавил Гематоген.

Доверять ему было опасно. Незаделанная щель в перегородке могла и спасти нас при бегстве, и погубить, если в нее хлынут враги. Впрочем, такие враги, как наши, могли найти себе щель и поменьше. Поэтому чинить перегородку мы не стали, а, наскоро пообедав стариковой тушенкой, начали готовиться к походу.

Из-за Мышкиной астмы нас часто заносило в глухомань. Мы месяцами жили в брошенных деревнях, населенных десятком старух, привыкли готовить на примусе, не боялись ходить пешком, а иногда и ночевать под открытым небом. Это был опыт дачников, а не таежников, но его хватило, чтобы не бояться уйти от неминуемой гибели на возможную. Жалели мы лишь о том, что не можем уйти немедленно.

Гематоген, спеша нас выпроводить, щедро раскрыл сундук с тряпьем. Дотемна мы подгоняли по размеру одежду, сочиняли вещмешки из наволочек и юбок. Хуже всего у нас было с едой, а вернее, без еды. Самодельная тушенка из оленины в увесистых стеклянных банках – фантастически вкусная штука. Но ее не унести много и надо съедать открытую банку в один присест, а то протухнет. В собранных с пола остатках нашей бакалеи оказалось больше помета, чем крупы. Папа упаковал это месиво в дорогу на случай полной голодухи.